Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца - [2]

Она бросила взгляд на кузину, на быстрые, выразительные, черные глаза и длинные распушенные черные волосы. Ее собственные волосы теперь старательно подколоты и прикрыты. Конечно, она — замужняя женщина, не девица, а распущенные волосы, как всем известно, как пишут все трубадуры и поют все бродячие певцы, пробуждают страстное желание. Знатные замужние дамы не должны пробуждать желание, сурово подумала Аэлис. Но улыбнулась Ариане: Ариане трудно было не улыбнуться.

— Никакого плаща сегодня утром, умница моя, а не то могут подумать, что мы не верим в приход весны.

Ариана рассмеялась.

— «Даже песня озерных птиц моею любовью дышит, — процитировала она. — Хотя кроме тихих волн никто эту песнь не слышит».

Аэлис снова не сдержала улыбку. Ариана спутала слова, но поправить ее нельзя, это может выдать слишком многое. Эти строки были написаны недавно, и автора никто не знал. Всего несколько месяцев назад, во время зимних дождей, они услышали, как бродячий певец поет эту песню в холле Мираваля, и потом почти две недели женщины яростно спорили о том, который из известных трубадуров сочинил этот новый, страстный призыв к весне и своей любви.

Аэлис знала. Она точно знала, кто написал эту песнь, и знала даже больше: она написана для нее, а не для одной из других знатных дам, чьи имена были предметом толков и горячих обсуждений. Она принадлежала ей, эта песнь. Ответ на обещание, которое она дала во время праздника зимнего солнцестояния в Барбентайне.

Опрометчивое обещание? Заслуженное обещание? Аэлис казалось, она знает, что сказал бы ее отец, но насчет матери она не была уверена. Синь, графиня Арбоннская, в конце концов, основала Дворы Любви здесь, на юге, и Аэлис достигла возраста зрелости под звуки чистого материнского голоса, отпускающего шутки или насмешки в большом зале Барбентайна, и раздающегося в ответ басовитого хохота окружающих ее мужчин, которые все были без ума от нее.

Так происходит и сейчас, сегодня, возможно, — в это самое утро среди великолепия Барбентайна, стоящего на своем острове посреди реки, неподалеку от горных перевалов. Молодые дворяне Арбонны и даже пожилые, трубадуры и жонглеры со своими лютнями и арфами, и посланники из-за гор и морей пляшут на задних лапках перед ослепительной графиней Арбоннской, ее матерью.

А граф Гибор, наблюдая за всем этим, улыбается про себя в свойственной ему манере и потом, ночью, обсуждает государственные дела со своей замечательной женой, которую любит и которая любит его. Ей он доверил свою жизнь, свою честь, свое королевство и все свои надежды на счастье по эту сторону от смерти.

— Смех твоей матери, — как-то сказал он Аэлис, — это самая могучая армия, которую я способен собрать в Арбонне.

Он сказал это своей дочери. Тогда ей было шестнадцать лет, она только что вернулась домой, проведя два года на острове Риан в море, где день за днем постигала пути к красоте и грации, открывающиеся перед ней после неуклюжего детства.

Менее чем через год после этого разговора отец выдал ее за Уртэ де Мираваля, возможно, самого могущественного из сеньоров Арбонны. Таким образом, он отправил ее в ссылку, лишив всех обаятельных, льстивых придворных и поэтов, остроумия, музыки и смеха Барбентайна, к охотничьим псам и в ночные объятия потного герцога, который решил, что нужно связать себя более крепкими узами верности с правителями Арбонны.

Ее судьба ничем не отличалась от судьбы любой дочери дворянской семьи. Такой же была судьба ее тетки из Мальмонта, лежащего на востоке за рекой; когда-нибудь, в один уже близкий день — и ночь — такая же судьба ждет черноволосую Ариану.

Некоторым женщинам повезло с мужьями, а некоторые рано овдовели, что могло дать им в руки власть здесь, в Арбонне, но никак не в других местах. Были и другие пути: пути богини или бога. Ее сестру Беатрису, самую старшую из детей, отдали Риан; она стала жрицей в святилище на восточных горах недалеко от Гётцланда. Когда-нибудь она станет верховной жрицей — ее происхождение гарантировало ей хотя бы это — и получит свою долю влияния среди священнослужителей Риан. Во многом, думала Аэлис, такому будущему можно позавидовать, какой бы далекой эта жизнь ни была от смеха и музыки при дворах правителей.

С другой стороны, насколько она сама близка к этой музыке и смеху в Миравале, где с наступлением сумерек гасят свечи и факелы и герцог Уртэ приходит к ней по ночам через незапертую дверь, соединяющую их комнаты? От него пахнет собаками, ловчими соколами и кислым вином, и он желает получить лишь временное облегчение и наследника, ничего более.

Разные женщины принимают свою судьбу очень по-разному, думала черноволосая, черноглазая Аэлис, хозяйка Мираваля, проезжая верхом под золотисто-зеленой листвой вдоль покрытого рябью озера Дьерн. Слева тянулись виноградники, а за ними — леса.

Она точно знала, кто она и что она, какое значение имеет ее происхождение для неистово честолюбивого мужчины, которому ее отдали, как приз за победу на турнире на ярмарке в Люссане. Для Уртэ, который гораздо более походил на дикаря из холодного, северного Гораута, чем на сеньора из благословенной, солнечной Арбонны, какие бы тяжелые кисти винограда и крупные оливки не созревали на его тучных землях. Аэлис точно знала, что она для него значит; чтобы решить эту задачу, она не нуждалась в ученых из университета в Тавернеле.