Пески смерти - [3]

— Но…

— Не будем о политике. Сейчас не время для подобных дискуссий… Да, совсем забыл. Катерина передает тебе пламенный привет и еще раз благодарит за свое спасение.

— Она жива? — встрепенулся Василий.

— Да, — кивнул Григорий Арсеньевич. — Жива, точно так же, как ваша комиссар Кошкина. Сейчас она опять где-то там у вас, в Санкт-Петербурге… Язык не поворачивается назвать этот город Ленинградом… У нее теперь иная личина, но она по-прежнему одна из слуг нашего господина, — тут он кивнул в сторону гигантской статуи крылатого демона. — Впрочем, я заболтался. Да и тебе надо отдохнуть. Скоро за тобой придут…

Василий хотел задать еще много разных вопросов, но свет стал гаснуть. Язык и губы вновь отказались повиноваться ему. Пытаясь продлить сон, Василий шагнул вперед, вытянул руку, пытаясь дотянуться до Григория Арсеньевича, но фигура барона оказалась лишь темным облаком — сгустком дыма, который через несколько мгновений слился с подступавшей со всех сторон тьмой.

— Нет! — взвыл Василий, наконец преодолев колдовские чары, сковавшие его. — Нет, не уходите!

Но было поздно, зал растаял, весь мир поглотила тьма, и в этот раз Василий погрузился в глубокий, крепкий сон, лишенный сновидений.

* * *

— Подследственный Кузьмин Василий Архипович, подъем! Подъем!

Василий резко открыл глаза, уставился на грязный каменный потолок и на мгновение замер. Где он? Что с ним? И тут же пришли ответы. Он все еще в следственном изоляторе Первого отдела НКВД.

— Подъем, Кузьмин!

И удар сапога по почкам. Так, не сильно, скорее для острастки, чем в желании причинить боль.

— Подъем!

Василий резко сел.

— С вещами на выход. Сколько еще раз повторять?

С трудом напрягая ноющие затекшие мускулы, Василий встал. Тело болело так, словно он, будто фарфоровая ваза, рухнул с пятого этажа, а потом его собрал и склеил неумелый фельдшер. Едва переставляя ноги, он за пару шагов пересек камеру и оказался в коридоре. Какие вещи? Откуда они у него? Его же доставили сюда прямо из порта…

— Лицом к стене.

Василий послушно выполнил приказание конвоира. И только тут до него дошло: «Если с вещами… Значит все… Стенка». Но ведь ему не зачитали ни обвинения, ни приговора. Тем более что он ни в чем не признался, не возвел на себя поклеп. Впрочем, если его собираются расстрелять, никто не станет соблюдать формальности. Знает он приговор или нет, все равно решение обжалованию не подлежит, и его так или иначе поставят к стенке.

Придя к такому выводу, Василий начал незаметно напрягать и расслаблять мускулы рук и ног. Как бы то ни было, вот так дать себя за спасибо расстрелять он не мог. У него была специальная подготовка, и он не позволит забрать свою жизнь по решению какой-то штабной крысы. Ему, конечно, не удастся вырваться, но парочку гадов он перед смертью прихлопнет.

И тут, словно прочитав его мысли, конвоир защелкнул на его запястьях наручники. Теперь что-то сделать будет много сложнее.

— Ты не рыпайся и дурного не думай, — приказал конвоир и, развернув Василия от стены, толкнул дальше по коридору. — Шлепай давай. Там тебя уже заждались.

Прикусив губу и чуть наклонив голову, Василий уверенным шагом направился по коридору. Ничего, перед расстрелом они все равно должны будут снять с него наручники. Как-никак казенное имущество. Ну а когда его руки освободят, он им покажет…

Но как же сильно он удивился, когда вместо того, чтобы спуститься в подвал к коридорчику, который всегда кончался стенкой, они стали подниматься. «Значит, еще один день допроса, — подумал Василий. — Еще один день мук и унижений».

Однако когда конвоир грубо втолкнул его в кабинет дознавателей, Василий опешил. В этот раз перед ним был не один из следователей-хамов, а сам Гессель Исаакович Шлиман — глава Третьего отдела ГУГБ, бывший непосредственный начальник Василия. Невысокий, с ленинской бородкой и щетиной седых волос, он больше всего напоминал Мефистофеля, только вот рогов у него не было, а если и существовал хвост, то он это тщательно скрывал.

— Привет героям, — улыбнувшись, Шлиман шагнул навстречу Василию, нежно обнял его и, только сейчас заметив наручники, обратился к конвоиру: — Ну что вы, что вы, что вы… Разве можно так с нашим героем, — и, когда щелкнули, спадая, оковы, помог Василию сесть. — Как самочувствие? Впрочем, о чем тут говорить, — и махнув рукой, сделал знак конвоиру удалиться. — Видишь ли, произошла небольшая ошибка…

— И вы это называете «небольшой ошибкой», товарищ Григорий? — с иронией в голосе спросил Василий, специально выделив обращение. Гессель Исаакович очень не любил, когда поминали его еврейские корни, а посему при знакомстве представлялся товарищем Григорием. Но в сравнении со своим тезкой Григорием Арсеньевичем он сильно проигрывал. Барон Фредерикс больше напоминал огромного породистого кота, который очень ласково мурлыкал, но всегда был настороже, в любой момент мог пустить когти в ход. Товарищ Шлиман же выглядел типичным партийным функционером.

— Ну, сам понимаешь, Архипыч, тут дело сложное. Нужно было тебя проверить, все взвесить.

— И для этого меня отдали мясникам из Первого?

— Ну, теперь-то все позади, недоразумение разрешилось.