«Пёсий двор», собачий холод. Том IV - [26]

А теперь есть даже алхимические печи — быть может, способные избавить людей от неравного старта.

Но сложилось всё-таки несчастливо. У Анжея Войцеховича Петюнчик, у графа бред, а у Приблева — просители, план переговоров с Финляндией-Голландией, банковская реформа, отложенная в долгий ящик центральная электрическая станция, по-прежнему запертые в казармах солдаты Резервной Армии, компенсации пострадавшим от осады, гипотетическая школа — видимо, пока не смешанная, а всё-таки только для девочек — и леший знает что ещё. И что со всем этим делать? Нельзя ведь надеяться, будто на каждую беду удачно подвернётся свой гныщевич.

— Господин Приблев, к вам посетитель, — без стука просунулся в кабинет секретарь. Приблев подскочил и воровато подтянул к себе перо с бумагами, посадив на последних жирную кляксу. Он тут работает, а не облака считает, нет-нет.

— Посмотрите на время, двух часов ещё нет, — сердито буркнул употевший от работы и поневоле единоличный начальник Управления.

— Нет-нет, вы не… Это господин глава Союза Промышленников.

— А, Гныщевич? Что ж вы сразу не сказали — впустите!

Эх, и откуда берётся эта начальственная бестолковость, мысленно посетовал Приблев. То ему не пускай людей, то «что ж вы сразу не сказали». Уж куда быстрей-то.

— Bonjour, mon garçon!

Гныщевич вошёл вальяжно, будто въехал на «Метели» в задрипанный переулок. Пристально оглядел довольно-таки помпезное убранство кабинета, хмыкнул. Придвинул себе стул — до обеда Приблев посетительское кресло не выставлял, дабы не вводить во искушение случайно завернувших.

— Ох, Гныщевич, как я тебе рад! Я же так и не поблагодарил… — Приблев поднялся протянуть руку. — А впрочем, я сейчас кому угодно рад, кто спас бы меня от бумажного кошмара.

— Много дел в Управлении? — сочувственно выпятил губы Гныщевич.

— Шутишь? Нас ведь должно быть как минимум трое — ну, тех, кто имеет право… Ай, — отмахнулся Приблев от самого себя. — Нам нужен граф. Град не может без градоуправца, тем более сейчас.

— А что, ему совсем дурно?

Приблев хотел отделаться формальным «он болен», но сам не заметил, как выложил все свои соображения, да ещё и приправил ссылками на литературу. Пожалуй, означало это, что соображения его изнутри пекли, поскольку чуял он, что не ошибается. Гныщевич слушал сосредоточенно, но в то же время на лице его играло какое-то странное выражение, разгадать которое Приблев не мог.

— И что, il n'y a pas d'espoir? То есть я понял, что общие твои прогнозы оптимистичны, но в ближайшее время?..

Приблев развёл руками.

— Как же ты тут, бедненький?

— Перебиваюсь. Не в последнюю очередь благодаря тебе — спасибо, правда, ты тогда нас всех спас. То есть я, конечно, не стану врать, будто согласен с твоей резолюцией, но тут суть совершенно не в резолюции, а в том, что нужно было что-нибудь сделать незамедлительно. Есть у тебя всё-таки талант…

— Талант… — Гныщевич помолчал и прищурился: — А теперь le talent пришёл к тебе по-простому, по-просительски. — Он запрокинул голову. — Как ты думаешь, мальчик Приблев, это правильно?

— Что? — не понял Приблев.

Гныщевич хмыкнул, засунул ладонь в карман и протянул какую-то бумажку.

— А это что? — снова не понял Приблев.

Впрочем, рассмотреть было нетрудно. Протянул Гныщевич фотокарточку — удивительно хорошего качества, такие делают разве что в мастерских. Но запечатлена была сцена уличная: Гныщевич вдохновенно вещал что-то с трибуны, заглядывая буквально в глаза фотографу, отчего изображение получилось личным, будто специально позировал. На губах Гныщевича играла ободряющая улыбка, а рубаху его прилежно выкрасили красными чернилами. В углу стоял широкий росчерк.

Иными словами, Приблев понял, что именно ему показывают. Не понял он, что это означает.

— Их продают на углах всяческие filles exaltées, а порой и jeunes тоже. Просят меня расписаться, хотя тираж с фальшивыми росписями продаётся разве что немногим дешевле. Понимаешь, mon garçon? У меня есть поклонники.

— Удачная карточка, — похвалил Приблев.

— Но вот какой парадокс, — Гныщевич встал, упёрся ладонями в стол, и в голосе его вдруг зазвучал нажим: — Временный Расстрельный Комитет распускают, не спросив моего мнения, не пригласив меня даже на церемонию! Комитет Революционный тоже теперь навроде как считается понятием историческим. А что же остаётся?

Приблев снова поправил очки. Гныщевич над столом улыбался не менее широко, чем Гныщевич на снимке, и в чём-то ласковей. Кажется, это означало, что он злится.

— Не стоит смешивать. Временный Расстрельный Комитет — это твиринские дела…

— Твиринские ли?

— Ну какая разница! Как бы то ни было, тут сопряжённые процессы, да, но не единый процесс.

— О роспуске Временного Расстрельного объявили по радио, — процедил Гныщевич. — Не удостоили даже выступлением. Знаешь, мальчик Приблев, как оно было? Там inspection была — смотр солдат, отличившихся в поимке беглецов из Резервной. И не первый, скажу я тебе. Событие значимое, но не уникальное. И вдруг заявляется на этот смотр Твирин со своим объявлением! Как тебе?

— Ну, это он, конечно, некрасиво. Я бы так не поступил — лучше было всех позвать, обставить как должно. — Приблев потёр лоб. — Но ведь пора расстрелов в самом деле закончилась, разве ты не согласен? Нельзя же вечно существовать комитету, если он временный!