Пещера Рыжего монаха - [88]
Иона приготовил им в дорогу узелок с провизией. Когда уже собирались прощаться, он отошел в угол и достал из сундучка какую-то вещь, завернутую в тряпку и перевязанную бечевкой.
— Возьми, — сказал он, подавая ее Феде. — Когда приедешь в город, сдай в ту комиссию, о которой рассказывал.
— В ПОМГОЛ, — напомнил Федя. — А что это?
— Посильная лепта — фамильная вещь. Хоть и говорится: «Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои», взял я ее, когда из мирской жизни уходил.
В тумане своего счастья, вызванного скорым возвращением в город, Федя не замечал, что творится с Ионой. Только теперь он услышал, как дрожит его голос, увидел печаль в глазах.
Федя кинулся к отшельнику на грудь и едва не заплакал. Одно утешало: он не сомневался, что они еще встретятся.
Все трое вышли за порог.
Боже, до чего изменилось все вокруг! Горы сверху донизу оделись праздничной, сверкающей белизной. Небо рядом с нетронутым, девственным снегом казалось еще синее. От свежего воздуха, как от вина, кружилась голова.
С помощью охотника Федя взгромоздился на лошадь. Тагуа взял ее под уздцы и двинулся вниз по склону. Иона пошел проводить их. Минут двадцать они преодолевали довольно опасный спуск между скалами, потом вышли на тропу.
Остановились попрощаться.
— Ну, дай вам бог удачи! — Иона перекрестил Федю и Тагуа. — Авось встретимся. А до того часа я буду молиться за вас.
Перед тем как свернуть за гору, Федя оглянулся. Рыжий монах стоял на том же месте, и его неподвижная фигура в сером балахоне среди сплошной белизны походила на статую.
Глава XXIII, в которой всё идёт хорошо и ничто не предвещает грома среди ясного неба
Федя проснулся в чистой, беленой комнате. Вчера, при свете керосиновой лампы, он мало что увидел. Впрочем, и сейчас рассматривать было нечего: крашеная железная кровать под казенным одеялом, на которой он лежал, тумбочка и табуретка — вот и все. Если сесть на кровати, можно выглянуть в окно, что Федя и сделал немедля. Теплый ветер, врываясь в комнату, вздымал марлевую занавеску. За окном, из-за семейки тонких кипарисов, проглядывала набережная, там сновали люди.
Чудеса! Вчера они с охотником почти весь день были в окружении снегов, а здесь к окну тянулись ветви персика с готовыми распуститься пуговками цветов. Утро переливалось веселыми красками, солнце слепило глаза.
Открылась дверь, и вошла русская девушка в белом халате.
— Здравствуй, больной, — сказала она.
— Здравствуйте! Я уже не больной.
— Это доктор решит. Измерь температуру. — Она протянула градусник и с любопытством разглядывала Федю.
— Правду говорят, что ты клад нашел?
Федя на секунду смешался.
— Это еще проверить надо…
— Почему, тогда как фон-барона в отдельную палату поместили?
Федя скорчил недоумевающую гримасу.
— Ишь ты, скромничает… К тебе посетитель с раннего утра рвется. Пустить?
Нетрудно было догадаться, о ком шла речь.
— Конечно, скорее!
Девушка улыбнулась и вышла. Спустя минуту в комнату влетел Аджин. Несколько мгновений они смотрели друг на друга сияющими глазами. Федя не предполагал, как радостно будет снова видеть это смуглое лицо и лохматую шевелюру. Аджин подскочил к кровати и от полноты чувств тряхнул друга за плечи.
— Как дела, дорогой?
— Хорошо. А у тебя?
Аджин отмахнулся.
— Скажи лучше, нашел, где деньги спрятаны?
— А то, как же! — расплываясь в улыбке, ответил Федя.
— Когда забирать будем?
— Об этом подумать надо. Еще за прежнее от отца влетит. Да и куда мне сейчас — неделю болел.
— Ухацхы! Как здоровье, дорогой? — спохватился Аджин.
— Сейчас-то ничего. Я эти дни в пещере Рыжего монаха жил.
В лице Аджина смешались страх и изумление.
— Чего глаза таращишь? Человек как человек, добрый очень. Он меня умирающим подобрал и выходил. Я же говорил, что все выдумки про него… Эх ты, голова — два уха!
— Что же он от людей прячется?
— Отшельником стал, так у них иногда водится. Скажи лучше, как Василид? Видел его?
Лицо Аджина омрачилось, он отвел глаза.
— Плохо Василид, никто не знает, где он.
Сердце у Феди упало.
— А ты где был? Ведь знал, что за ним монахи охотились. А вдруг… — Он замолчал, испугавшись того, о чем подумал.
— Слушай, дорогой, ты еще ничего не знаешь. Я все сделал, что надо, только, может быть, немножко поздно. Ревком в монастыре заговорщиков арестовал, потом обыск делал, склад оружия нашли. А Василида не нашли. Некоторые монахи говорят, что его родственники к себе забрали…
— Вранье это! — перебил Федя. — Нет у него никаких родственников… Постой, постой! — Он хлопнул себя по лбу. — Кажется, я знаю, где его искать!
Но тут в палату вошел отец:
— Здравствуйте, заговорщики!
Аджин поздоровался и вскочил, уступая табуретку. А затем счел за благоразумное тихонько выйти из палаты.
Вчера поздно вечером Тагуа доставил Федю в больницу, а потом известил об этом Ивана Егоровича. Радость встречи с пропавшим сыном отдалила неприятный разговор. Но повторной встречи Федя побаивался. Отец не сел — нервно ходил по комнате.
— Как себя чувствуешь? — хмуро спросил он.
— Хорошо.
— Хорошо… А мне-то каково было! — вскричал Иван Егорович. — Ведь тебя все считали погибшим…
— Я сознаю, виноват… — с трудом выдавил Федя. — Но ты же знаешь, зачем я в горы ходил.
