Первый нехороший человек - [74]

Мы оба ве-е-е-ерим в тебя-а-а-а

Джеку нравилось; он заскакал в слинге вверх-вниз.

Ты скоро вырастешь, лови

Удачу с парой психов,

Чокнутых на-а-а-а любви

Я знала только припев и потому тут же начала заново:

В любовной сказке оставайся

С Рут-Энн происходило странное. И на вид – нехорошее. Она потела; по бокам ее блузки стремительно расплывались большие сырые кольца. Она растворялась. Если я делала дурное, оно было очень дурно. Я зажмурилась, обвила Джека руками и продолжила петь:

Будь с нами – и не сомневайся

Мы оба ве-е-е-ерим в тебя-а-а-а

Часть «в тебя» звучала сильнее прочего, полногласная, заливистая. Я приоткрыла глаза на щелочку. Пот катился у нее по лицу, рот вздернут вверх, словно она пела богам, умоляя их вмешаться в происходящее, освободить ее от заклятья. Мы курлыкали вместе:

Ты скоро вырастешь, лови

Удачу с парой психов,

Чокнутых на-а-а-а любви

Но их, богов, не существует. Разрушить заклятье можно, лишь разрушив заклятье. И потому она сунула большие пальцы рук под мышки, попыталась оседлать ритм, воплотить его собой. Мы вписались в поворот и направились к началу припева:

В любовной сказке оставайся,

Будь с нами – и не сомневайся

Плечи у нее раздавались вширь, едва не разрывая блузку. Макияж растаял в морщинах вокруг глаз, нижняя челюсть скакала вместе с песней. Доктор Бройярд открыл дверь, поправил очки и оглядел нас с растерянной улыбкой – Кирстен высовывалась из-за него. Поздно, доктор! Заклятье рассыпалось на десять миллионов осколков, слишком мелких, не соберешь.

Но я заблуждалась. Заметив мое победоносное лицо, Рут-Энн осознала, кто за всем этим наблюдает; ее курлыканье тут же развеялось в ничто. Одно мгновение она выглядела сокрушенной, глаза обезумели от разочарования. А затем заклятье вернулось, и она уютно устроилась на своем месте – едва ли не с облегчением, кажется. Она уселась и подкатилась к своему компьютеру. Я встала перед ней, руки обвисли, грудь пыхтела, но она вперялась в экран. Когда она взялась поправлять ленту в волосах, я собралась уходить.

– Ваша карточка, мисс.

– Что?

– Ваша карточка приема.

И она, не сморгнув, протянула мне карточку на прием, который я не назначала.

Я убрала ее в бардачок. Теперь, когда карточка у меня, я не хотела в нее смотреть. Конечно же, это Дэррен. Зачем нарушать обещание и узнавать то, что я и так понимала? Это чувство вело меня до самого дома. Я спокойно дала Джеку бутылочку и уложила на обеденный сон. Но как только закрыла дверь в детскую, уравновешенность исчезла, и я опрометью ринулась к бардачку. Внесла ее в дом в кулаке и села на диван. Раскрыла пальцы, разгладила карточку и перевернула ее.

Не Дэррен.

Я изорвала карточку в клочки прежде, чем вспомнила – с опозданием – старый трюк, что можно заставить кого-то позвонить, порвав бумажку с его именем.

Телефон зазвонил почти немедленно.

– Вы внешне не изменились, – сказал он. – Кирстен выглядит гораздо старше, а вы – такая же. А маленький впереди – как его зовут?

– Джек, – прошептала я. Рухнула на колени, опрокинувшись на диванную подушку.

– Джек. Милый какой – сколько ему?

– Десять месяцев.

Он кашлянул – он уже все понимал, арифметику проделал сам. Лоб мне лихорадило, я горела. Кислород. Прижав к себе рукой подушку, я подползла к открытому окну и наставила рот на противомоскитную сетку.

– Рад слышать ваш голос, Шерил. Давненько.

Филлип и Кли.

Как они встретились? Как это вообще возможно? Но почему нет? Если одна молоденькая женщина, почему не другая?

– Думаю, я обязан перед вами извиниться, – продолжил он. – Когда мы последний раз беседовали, мне было трудно в жизни.

– Это лишнее, – выкашляла я. О чем мы беседовали, я вспомнить не смогла.

– Нет, – сказал он. – Я желаю извиниться. Надо было позвонить, когда я услышал, что она… но, конечно, наверняка я не знал. Но потом, когда увидел его фотографию… – Голос у него треснул. Я сыро вдохнула, а он охнул в плаче облегчения, словно мои слезы дали позволение его слезам. Сейчас не время для его долгих плачей; я надеялась, что он это понимает. Я резко высморкалась в носок. С минуту было тихо. Занавеска плескала мне по лицу.

– Вот что, – сказал он наконец. – Я заеду.

В дверях мы просто уставились друг на друга. Он выглядел гораздо старше, под глазами – тяжелые мешки. Я почувствовала себя женой, что втуне ждала мужа с войны, и вот, двадцать лет спустя, он явился. Древний – но дома. Он шагнул внутрь и огляделся.

– Где он?

– Спит. Впрочем, скоро проснется.

Я предложила ему попить что-нибудь. Лимонад? Воду?

– Можно мне горячей воды? – Он извлек из заднего кармана упаковку чайных пакетиков. – Я бы вам предложил, но это специальная смесь, мой акупунктурщик составил. Это мне для легких.

Мы уселись на диване с чашками в руках, стали ждать. Он все посматривал на меня, пытаясь оценить мое настроение или показать, какой он восприимчивый. Будто я хотела об этом разговаривать.

– Почему вы ушли из совета? – спросила я наконец.

Он ринулся отвечать – взялся многословно описывать свое скверное здоровье и недавнюю поездку в Таиланд, как она по-настоящему ему открыла его самого. Каждое сказанное им слово было скучным, но целиком мелодия голоса убаюкивала. Я пыталась противиться, но его вес, в фунтах и унциях, был попросту облегчением. Изнурительно это – вечно быть самым тяжелым человеком в доме. Я попивала чай, откинувшись на спинку дивана. Когда он уйдет, вес придется опять перенести себе на плечи, но этим я займусь позже.