Первый контакт - [41]

— Ешечит бзон усыгуса твенти!

Кибертолмач мне перевел: «О, великий воин, разлука с которым непереносима, красота которого неописуема, сила которого неодолима, а живот благоухает, который ногой может переломить хребет большого санрака, а криком через ноздрю сокрушить любого зверя и сразить неведомо как летучего рымла…»

Вот это да, подумал я, вот это язык. Всего четыре слова, а сколько смысла! И какого смысла!

Видимо, язык действительно емкий, ибо толмач просто изошел комплиментами: «О превосходный, о владелец большого мешка с добром, не считая круглой пустотелой палки, которая делает „бум“ и извергает огонь с дымом!»

— Снопа! — закончил вождь, а толмач после секундной заминки перевел: «Дай пострелять!»

— Скиса хи! — ни с того ни с сего ответил я. — Мазел са кропи!

Вождь потемнел лицом.

Я погладил воротник:

— Как ты ему перевел?

— Сейчас разуюсь, — ответил Толмач.

— Им это непонятно, они обувь не носят.

— У меня глаз нету, я ориентировался на тональность беседы. А если так ставишь вопрос, то ищи синонимы сам.

Кибертолмач замолк. Известно, что автоматы создавались для дипломатических переговоров, отсюда и некая цветистость в выражениях. До сих пор нам это не мешало. И я решил терпеть.

— Ладно, скажи им «спокойной ночи» и что я собираюсь спать у костра.

Кибер перевел — и вождь заплакал, и остальные пригорюнились.

— Ешечит бзон, — сквозь слезы высказал вождь. — Са зелих кропи.

Толмач сказал: они говорят — нехорошо смеяться над чужими бедами, здесь спокойных ночей не бывает, а снаружи, несмотря на костер, меня съедят.

Я вроде их ничем не оскорбил, но кто знает эти инопланетные обычаи, хочешь как лучше… Я молча надувал матрац, аборигены молча дивились. Дева, которую, оказывается, звали Нуи, снова позвала меня осматривать пещеру, но в нее уже плотно набились нимзияне, унося с собой высушенные за день на солнце шкуры.

Я улегся, и надо мной мерцали незнакомые звезды, складываясь в незнакомые созвездия. Я нашел наш орбитальный спутник связи и, успокоенный, заснул. Надо сказать, я как лег, так и встал, свежий и бодрый. Я вообще сплю как младенец, ибо ежели совесть чиста, то и сон крепок.

Утром, не успел глаза продрать — святая троица! — лежу, а вокруг сидят, как в тот раз, когда я сбежал. На меня глядят. У женщин слезы текут, с чего бы это? Мужики смотрят завистливыми глазами. Вождь совсем скуксился — и нож его не утешает. Сажусь к костру, вокруг тишина, мне лучшие куски подкладывают и глядят, как я ем. Неприятно. Пошел бычка навестить, уже сидит, глазами хлопает, задвигался, руку мне облизал…

И удивляюсь я, что ночью меня никто не тронул, ведь вокруг хищники кишмя кишели, и костер в середине ночи погас. Тут подошла Нуи и повлекла меня осматривать пещеру. Там она выразила надежду, что я и впредь буду спать снаружи.

Я вызвал лагерь, рассказал обо всем, навьючил на себя рюкзак и дальше пошел, я передумал оставаться здесь. Вокруг как в зоопарке, только без клеток, и пасутся, и дерутся, и друг друга едят. Разнообразие жизни поразительное. Как и должно быть на планете, где враг всего живого человек еще не пришел к власти. Иду я, снимки делаю, звуки записываю, минералы собираю, пробы вод беру. К полудню устал, прилег, а рядом карчикалой уже сидит, скалится. Махнул я рукой, черт с тобой, сиди, не станешь же ты меня сонного кусать! Но тут меня как ударило: а где, думаю, бычок, а может, он бычка уже съел? Пробежал я по окрестностям, всякую живность распугал — нет бычка. И останков нет. Тут я врезал карчикалою в переносицу, говорю:

— Бибинела токата, мазел цукен!

А толмач из-под воротника орет: «Мир вам!»

Дал это я ему по сусалам, только руку отбил, а он еще успел мне кулак лизнуть. Я притих. А что, чем виноват карчикалой, он, может, с детства бычками питается и съедает целиком, с кисточкой от хвоста. Не в один присест, конечно. За что же ему морду бить?

В кустах, вижу, уже угнездились женщины и дети. Выследили. Возникла из ничего Нуи и поволокла меня осматривать пещеру.

А потом я опять надел рюкзак и все равно пошел дальше. За мной трусил карчикалой, а в пределах видимости, не далеко, не близко, короткими перебежками двигались женщины с детьми и без. Чертовщина какая-то. Живность разбегалась передо мной, а гигантские ящеры делали вид, что не замечают нас.

День прошел бездарно, а к ночи карчикалой завалил зазевавшееся жвачное, я разделал его, разжег костер, подождал, пока прогорит, и на углях стал жарить мясо. Поев, я отошел в сторону и лег. Смотрю, на запах придвинулись женщины и неведомо откуда взявшиеся мужики, расселись у костра и бойко доели барана. Даже на завтрак ничего не оставили. Это у них привычка такая, съедать все сегодня, а завтра если бог даст день, то даст и пищу. Я разбирал собранное за день, потом наговаривал по рации впечатления, может, думаю, вы в лагере лучше меня разберетесь, может, и другие разведчики в таком же положении, что и я, и за ними ходят всем племенем девы, дети и волосатые кривоногие мужчины. Нуи пыталась угнать меня осматривать пещеру, но я отговорился, что пещеры поблизости нет, что уже темнеет, а я темноты боюсь.

Я заснул прямо на траве, и сон был мощностью в два сурка. Проснулся оттого, что кто-то мне в ухо дышит. Слава богу, бычок, целый, невредимый. Обнял я его на радостях, руку дал, пусть всласть налижется. А вокруг снова сидели женщины, глядели, как бычок мне слюнявит ладонь, и, показалось, завидовали ему. Такие вот дела. Только спасенная Нуи отвернувшись сидела и скорбела, что не довелось с меня шкуру спустить. А может, по другому поводу, кто их, дев, разберет…