Первый комендант - [3]

…Зима выдалась долгой. К пасхе в доме стало голодно. Муки оставалось на дне старой дежи — раза три замесить, и всё. Была ещё картошка, но берегли её на семена, брали по счёту. Одна подмога — коровушка, да и у той молоко стало пропадать — телёнок малый замучил её, что ли? Ждали весны, ждали зелёной травки, брусничного листочка, сосновых почек, крапивки, щавеля.

— Вот выпью взвару из берёзовых да сосновых почек — и встану. Этим летом уж точно. Как рукой снимет, — приговаривал отец, тоскливо глядя в окно на мелкий, весенний дождь.

И вправду, полегчало летом Сергею Артемьевичу. Ездил даже раза два в Вязьму, но тут уж пришлось брать Ивана — он лён укладывал, завязывал поклажу по отцовской указке.

Ивану шёл десятый год. Ростом он не вышел, но сила в руках была. Деревенские мальчишки пасли коров на лугу, резали дудочки из краснотала и, конечно, боролись. Иван не любил это занятие, но когда его подзадоривали, выходил в круг, и равных ему не было. С ног сбивали иногда старшие парни, а чтоб на лопатки кто положил, такого не случалось.

Однажды пасли коров у большого запущенного сада, который недавно, как ходила молва, почти задаром купил земский начальник Беклемишев. Заигрались в лапту и не заметили, как коровы очутились в саду. Афоня Германов хотел было сбегать, выгнать, да его отговорили — там же не озимые, никакой потравы не будет. И тут откуда ни возьмись выскочил на тарантасе сын Беклемишева — и прямиком к пастушатам. Горбатенький Федя стал что-то лепетать, Ваня Баженов метнулся в сад выгонять коров, за ним Ваня Молчанов. Но крик остановил его, заставил оглянуться. Федя стоял у тарантаса, закрыв лицо руками, а Беклемишев, пружиня на толстых ногах, хлестал его кнутом. Не помня себя, Ваня подскочил к бричке, поднял над Федей голые руки.

— Не смейте! Он сирота! Он убогий!

Беклемишев зло выругался и замахнулся кнутом. Ременная жалящая полоска змейкой обвилась вокруг локтя, Ваня рванул её к себе что было сил. Беклемишев выпустил кнут.

— Чей будешь? — закричал Беклемишев, топая ногами.

— Молчановы мы. А вот я священнику пожалуюсь, — тихо сказал Иван.

— Дурак твой священник, и ты вместе с ним! Дай сюда кнут, щенок! Отдай, тебе говорят!

Ваня повернулся, обнял всхлипывающего Фёдора и повёл к деревне. Он шёл, не сходя с просёлка, слышал, как Беклемишев звонко щёлкнул вожжами, почувствовал на шее горячее дыхание лошадей, но не свернул с дороги, кнута не отдал. Лошади захрапели, встали на дыбы, над головами мальчишек взметнулись грозные копыта, но Иван не дрогнул, не сдался. Лошади вдруг резко попятились, рванулись в канаву…

А через три года Иван мог снова встретиться с молодым Беклемишевым, да тот вместе с отцом исчез куда-то. Поговаривали, что ушли они в белую армию.

Разбирали сельчане имение земского начальника. На сходке решили: крепкий дом его, чисто дворец, хоть и деревянный, перенести в село, поставить на кряжике у пруда, и чтобы там отныне был Народный дом с избой-читальней, с библиотекой. Так и сделали. Раскатали барский дом и поставили на новом месте. Вместе со взрослыми мужиками трудились от зари до зари и ребята, а командовал ими Ваня Молчанов. Это была его первая стройка.

III

Начиналась новая жизнь. Очень тяжело было в те годы молодой Советской России. Шла гражданская война, Красной Армии нужны были лошади, сбруя, овёс. Нужен был хлеб. Иван ходил за плугом, сеял, косил.

Степенный хозяин-латыш, живший неподалёку на хуторе, похваливал Ивана. А через год взял его к себе в помощники — так он любил говорить, — а на самом деле — просто батраком. Гол и бос пришёл Иван к нему, два года горбатился — пахал, конюшню чистил, дрова пилил, молотил. Зато был сыт да две пары сапог принёс домой — матери и отцу, себе катанки на зиму купил и овчинный тулупчик. Вот и весь заработок.

Однажды под вечер к Молчановым в избу пришел дед Лаврентий — родственник дальний, мужик — на все руки мастер, хоть была у него слабинка — винцо любил. Оттого и богатства не нажил. Сели ужинать, за столом дед стал говорить о том, что народная власть становится уже на обе ноги, крепчает, люди в неё поверили. А коль так — строиться начнут. И вот он, старый мастер-кровельщик, хочет передать своё ремесло Ванюшке.

— Давно я за ним глаз имею. Добрый нрав, и работу любит. Настырный паренёк, прок из него будет…

Так и порешили. Зимой они стали драть щепу. Надо было заготовить её возов пять-шесть. А дело это не лёгкое, руки часто ранились. Однажды дранка спружинила, чуть глаз не выбила Ивану.

Ранней весной дед Лаврентий засобирался в Вязьму. Иван стал проситься с ним.

— А что, служба, поедем и вправду, коли так хочешь. Дровишек там поколем, людей поспрашиваем, кто крышу менять собирается, кто новый дом замыслил. Опять же, о цене справимся, а может, сразу и договоримся с кем. Давай, служба, собирайся.

Вязьма — старинный город. Домики большей частью деревянные, но поближе к собору, у базара, есть и кирпичные, на высоком фундаменте, с широким крыльцом, а над ним под железной кровелькой кованые завитушки. Извозчики, лихо гикая, обдавали зазевавшихся чёрной липкой грязью, мокрым снегом.

— Резво Левонтий Ризин поскакал, — заулыбался дед Лаврентий, отряхивая комья земли со старого армяка. — Учил я его в молодые годы лошадей понимать. Я ведь тут тоже лихачом ездил, извозничал. Потом твоего папашу поманил, только он не любил богатеев возить, стал ломовым извозчиком. А теперь с тобой, служба, новое дело начнём. Не горюй, сделаю из тебя мастера, только захоти. Ты вот что, подожди меня тут, а я мигом. Походи, поглазей, вот тебе узелок с харчами, подкрепись, коли что…