Первый комендант - [17]

— Чистюнин, местный учитель. Был в концлагере. Вчера нас освободили, а сегодня я собрал ребят, и мы записываем, делаем рисунки всех разрушений, ходим по всем улицам. Я вот с альбомом здесь. Что стало с нашим знаменитым заводом! Ведь в этом месте, может, нога самого Суворова ступала. Какие пушки лили наши предки! «Петрозаводск знаменит!» — воскликнул Суворов, увидев на пробном поле, как ядра метко ложатся в цель…

Все вместе они поднялись из низины, вышли на старинную круглую площадь, посреди которой на массивном гранитном постаменте стояла кургузая пушчонка.

— Эта площадь — святыня города, — прошептал Чистюнин. — Здесь стоял великолепный памятник Ленину. Автор — знаменитый Манизер. Наши умельцы сами камень отыскали, сами вытесали. Фашисты хотели взорвать, но побоялись гнева народного. Вывезли куда-то.

Учитель повёл их дальше по городу, точнее, по огромному нескончаемому пепелищу. Кусок огромной полукруглой стены высился на месте красавицы гостиницы «Северной», в руинах лежал университет. Были сожжены, разрушены институт культуры, публичная библиотека, дом пионеров, финский театр, дом связи, речной вокзал. Уничтожены больницы, паровозное депо, электростанции, типография, крупнейшая в стране лыжная фабрика.

— Школу мою сожгли, — продолжал свой печальный рассказ Чистюнин. — Уничтожили детские сады, ясли, техникумы, бани. А какая филармония была у нас! Какой зал! Лучших артистов страны не стыдно было принять. Все самые важные городские собрания там проходили. Она у входа в парк стояла. Половину деревьев в парке спилили… Ничего захватчики не пожалели, а берёзы были здесь чуть ли не Петром Первым посажены. Почти тысяча больших домов снесена с лица земли, одни фундаменты остались. Где люди жить будут? Нас в лагерях было тысяч двадцать. А сколько погибло? Вот здесь был домик поэта Державина. Как мы берегли его! Гитлеровцы растащили на дрова…

Молчанов шёл, и ноги его были как чугунные, руки безвольно лежали на автомате. Он то и дело прикуривал гаснущую самокрутку.

— Вот оно, горе-то, — повторял Шенявский. — Я впервые вижу такое. Битый кирпич, ржавый металл. Нет города!

Молчанов остановился, погладил потрескавшиеся от огня кирпичи, за которыми стояла стеной сизая лебеда и крепкая крапива. Прошли ещё немного, остановились у развалин дома пионеров.

— Хватит, больше не могу, — выдохнул Молчанов. — Нервы сдают. Наверное, оттого, что ночью не сплю. Возвращаемся в комендатуру.

Они шли на Зареку мимо унылых пустырей, с одной улицы было хорошо видно, как на другой, параллельной, неторопливо ехала телега, нагруженная обгоревшими чурбаками, жердями, досками.

Во дворе комендатуры толпился разный народ — гражданские и свои, видимо, сменившиеся наряды патрулей. Со всех сторон слышалось:

— Товарищ комендант, товарищ комендант! Где нам жить? Наш дом сгорел…

— Каким образом раздобыть одежду для лагерных ребятишек? Нужны простыни, одеяла…

— Мы с дедом плотники, пришли помочь. Куда нам?..

— Когда магазин хлебный откроется?..

— Хотим в Красную Армию записаться. Трое нас дружков. Немца бить хотим, нам уже скоро по восемнадцать будет…

Молчанов не мог ответить на все вопросы. Он распорядился выдать два десятка простыней и одеял, пообещал, что к обеду в лагеря приедут походные кухни, плотников отослал в распоряжение Жидкова.

А Жидков оказался наверху, поджидал его у дежурного офицера — запыленный, грязный, с забинтованной правой рукой.

— Что-нибудь серьёзное? — спросил Молчанов с порога.

— Царапина, товарищ капитан. Кажется, новый вид мины обнаружили, пришлось подорвать. Задело, чёрт возьми.

Жидков доложил: все здания на площади Ленина проверены трижды. Весь центр разминирован. Однако мин в городе ещё очень много. Чувствуется умелая рука — места выбраны с умом, с хитростью, всюду отличная маскировка. Все сорок четыре сапёра живы и здоровы.

К комендатуре подъехала бронемашина. Из неё выскочил командир миномётного взвода Малинин, взбежал по лестнице, грохоча разбитыми сапогами.

— Товарищ капитан, погибли Перегудов, Бабак, Табеев. В Соломенном. Двое — при разминировании, Табеев — при тушении пожара. Лесозавод спасал, людей местных организовал. В цех вбежал, а тут крыша и рухнула…

Молчанов знал их всех, помнил в лицо каждого. Долго молчали. Шенявский вышел во двор, отдал приказ привезти погибших в комендатуру. Молчанов попросил радиста вызвать «Марсовый».

— Неон Васильевич, докладываю: в городе всё благополучно, разминирование идёт полным ходом. К сожалению, есть потери. Погибли трое.

Антонов выслушал доклад и сообщил, что у него на борту находится член Военного совета фронта, первый секретарь ЦК Компартии Карело-Финской ССР генерал-майор Куприянов. Его интересуют здания на площади Ленина.

— Проверены трижды, товарищ капитан первого ранга.

— Хорошо. Генерал просит срочно дать туда связь.

— Слушаюсь. К вечеру будет связь на сто номеров.

— Итак, в город пришла Советская власть, вам будет легче теперь, Иван Сергеевич. Прошу оставаться на месте, в комендатуре. Через пару часов соберёмся у меня на «Марсовом».

Потом вышел на связь Писаревский, рассказал, как идёт расквартирование батальона. Только закончили разговор, вбежал дежурный.