Первый год - [26]

— Вот именно!

— Да, да, мы сами растим их пассивными людьми, иждивенцами, которые самостоятельно шага сделать не могут! А от иждивенца до паразита недалеко. Что, не так?

— И до отщепенца, что в стороне от коллектива стоит, — добавила Грекова.

— А почему стоит в стороне? Потому что мы не всех ребят к общественной работе привлекаем: у одного, понимаешь, десять нагрузок, а у десяти — ни одной.

— Очень резонное замечание. Но привлекать мы еще как-то умеем, а вот  у в л е ч ь  работой — с этим у нас просто беда. В общем, Иван Федорович, вопрос такой, что походя не решишь. Нужно серьезно все обдумать и с товарищами посоветоваться.

— Да, на следующей неделе соберу народ.

Дверь класса, возле которой остановились Иван Федорович и Ольга Васильевна, на секунду приоткрылась. Из нее выглянула вихрастая мальчишечья голова, сделала большие глаза и исчезла. В классе послышался возбужденный шумок, потом стало тихо.

— Здесь, мне помнится, обычно Виктор Петрович бывает, — сказала Грекова.

— Да, да, — подтвердил Рудаков.

В классе работала редколлегия школьного литературного журнала.

На партах и подоконниках лежали многочисленные листы бумаги, исписанные и неисписанные, разрисованные и обведенные рамками, вырезки из журналов и газет, цветные карандаши, краски, кисти. На учительском столе стояла пишущая машинка. Маруся Приходько, девочка из класса Виктора Петровича, сосредоточенно била одним пальцем по клавишам и улыбалась каждой появляющейся букве. За партами сидело еще несколько ребят. Заведующий отделом прозы, девятиклассник Юрий Герасимов, рослый загорелый парень с крупными чертами лица, догрызал уже второй карандаш, редактируя критический обзор журнала. Лирический поэт Вася Зуйкин сидел, наклонив над тетрадью лицо, густо усыпанное веснушками. Иногда он вскакивал и взволнованно ходил по классу. Володя Светлов, высунув от усердия кончик языка, заканчивал иллюстрацию к рассказу четырнадцатилетнего юмориста Вени Рыжкина, который прыгал от восторга за его спиной.

Виктор Петрович правил стихи.

Когда директор и парторг вошли в класс, все встали.

— Здравствуйте, любимцы муз! — шутливо приветствовал кружковцев Иван Федорович, пожимая руку Логова.

Ребята ответили на приветствие и шумной толпой окружили вошедших.

— Иван Федорович, большое вам спасибо от всех нас за машинку! — сказал Герасимов. — Мы второй номер уже не пишем, а печатаем. Толково получается!

— Вот посмотрите! — Девочка, которая до этого сидела за машинкой, протянула директору первый экземпляр редакционной статьи.

— Сами печатаете? — спросил Иван Федорович, не спеша оценивать работу.

— Эту еще не сама печатала, — смущенно отвечала восьмиклассница. — У меня пока плохо выходит.

Все подошли к столу и стали рассматривать в машинке новую закладку, где отдельные буквы перебивались по нескольку раз, а в середине слов попадались тире и вопросительные знаки, исправленные карандашом.

— Ну что ж, — одобрительно наклонил голову директор, — две последние строчки напечатаны без ошибок. Уже хорошо. Я так не сумею.

— Иван Федорович, не создать ли нам курсы машинописи? — спросила Ольга Васильевна.

Ее предложение поддержали все:

— Добро!

— Правильно!

— Факт! Анна Васильевна хорошо печатает. Вот и пусть учит девочек.

Так и решили. Тут же, в классе, на курсы записалось пять человек.

Иван Федорович между тем уже сидел за партой и внимательно просматривал очерки, рассказы и стихи, намеченные к печати. Юные авторы с тревогой и любопытством поглядывали на него: директор неплохо разбирался в литературе и был взыскательным критиком. Однако Иван Федорович с видимым удовольствием читал страницу за страницей, и вдруг он громко рассмеялся, как смеются люди, привыкшие открыто и непосредственно выражать свои чувства.

— А подать сюда Веню Рыжкина! — сказал Иван Федорович, поднимая на ребят смеющиеся глаза. — Ай да молодец! Честное слово, молодец! Ну, присядь поближе.

Веня Рыжкин, низкорослый, коренастый паренек, с круглым лицом и озорными искорками в черных зрачках, смело подошел к директору, сел рядом.

— Сам писал?

— А кто ж за меня писать будет! Конечно, сам.

— Гм, недурно… А сюжет откуда взял?

— Как откуда? Из жизни. Надуманные ситуации, высосанные из пальца образы никогда не станут живыми. Это же главный закон искусства.

— И тут не подкопаешься! — Иван Федорович довольно потер руки и с улыбкой оглянулся на окружающих. — Ну, Рыжкин, а как ты сам оцениваешь свой рассказ?

— Как сам оцениваю? Рассказа-то еще нет, а то, что написано, никуда не годится. Все нужно менять.

— Сколько ты над ним работал?

— Полтора года и еще столько придется.

— Вот как! Твой отец, по-моему, шахтер.

— Да, навалоотбойщик.

— Кем же хочешь быть?

— Я не только хочу, а буду корреспондентом газеты.

— Правильно, сынок! Так и держи, не сворачивай.

* * *

Тамара Львовна после репетиции недаром задержалась в учительской: плащ и кепка Логова висели на своем обычном месте.

Чтобы не вызвать подозрения у подруг, которые настойчиво звали ее с собой на танцы, молодая учительница взяла с окна тетради и принялась их проверять. Но едва подруги успели выйти за дверь, как в руках Тамары Львовны вместо одного красного карандаша появился другой, употребляемый вовсе не для исправления ошибок. Потом и плоская пудреница с маленьким зеркальцем в середине, и крошечный флакончик духов, и рейсфедер, приспособленный для выщипывания бровей, были извлечены из сумки. Прислушиваясь к звукам в коридоре, девушка протерла зеркальце и стала проделывать со своим лицом те хранимые в тайне от мужчин операции, которые, однако, хорошо им известны и предназначены прежде всего для них. Закончив туалет, Тамара Львовна вернулась к тетрадям, но работа не клеилась. В голову приходили совсем другие мысли: