Первый День Службы - [90]

 конечно, у Шпалы был отменный. Он забыл думать о возможной встрече с преследователями, с милицией. На остановке, стоя в сторонке, едва дождался троллейбуса, втерся в самую толпу, не обращая внимание на недоуменные взгляды, пробрался к стеклу.

Когда Витька наконец добрался домой на сто втором автобусе, совсем обессиленный, наступили часы пик. Народ валом валил из домов на работу. Пришлось еще около часа заниматься прыжками и приседаниями в подвале уже под собственным домом. Потом он сообразил, что коли заниматься, то лучше уж боксом, стал раунд за раундом отрабатывать удары в стойке, уклоны, серии. Наконец вылез на свет божий, забежал в подъезд, попал ключом в замочную скважину. У отца в шкафу стояла едва початая бутылка коньяку, на случай гостей. Витька замочил ее из горлышка, разделся, закинул шмотки на батарею и прыгнул в кровать под одеяло. Вслед за алкоголем по обморочному сознанию разлились пьяные, горячие кошмары. Змеи Горынычи, ползучие гады. Огонь бушевал и в теле и в сознании. Пришел в себя Шпала уже за полдень. Стал приводить в порядок одежду и вдруг обнаружил, что потерял полученный как раз накануне паспорт. Ужас, давящий, заставивший волосы на всем теле встать дыбом, охватил его. Сердце утонуло в пятках и оттуда подобно пузырькам воздуха вверх по спине до затылка побежали мурашки. «Вот он, рок!» Как он вчера забыл про него, не положил в сумку. Конечно же, паспорт нашли, и если его самого еще не взяли, то только потому, что хотят разузнать, чего он еще подобного натворил, чтобы огорошить и расколоть сразу до мелочей. Шум каждой проезжающей машины за окном представлялся шумом подъезжающего воронка. Через минуты Витька спешно искал во что бы одеться поприличней, чтобы его не опознали ТАМ. Вдруг паспорт еще не найден, вдруг он плавает где-нибудь в реке или лежит в пыли темного подвала? С удивлением обнаружил, что влажная и грязная пожамканная одежда и есть его самая приличная. Оделся во что зря и поехал в город.

Как он крался по насыпи, прячась от каждого прохожего, каждого проезжающего тепловоза, можно не описывать. В подвале паспорта не было. Закатив штаны и спрятав в траве туфли, долго бродил по прибрежным кустам вдоль обоих берегов реки, уже ни на что не надеясь. Снятую куртку он нашел быстро, место, где выходил на берег, тоже четко выделялось. Обшаривал берег ниже по течению, заходя в воду все глубже. В лабиринте затопленных кустов, уже выше колена в воде отыскал свой вымокший, раскисший паспорт и это было почти чудом. Потом, на поляне, со всех сторон скрытой кустами, предусмотрительно захвативший из дома спички, Витька развел костер. Сушил паспорт, сушил выстиранную тут же в реке трофейную куртку, сам сушился, тренируя удары из стойки по веткам кустов. Затем он сложил высушенную куртку и запихнул ее себе под мышку. Корки и страницы паспорта от сушки повело, краска с обложки перешла на листы. Его необходимо было сменить в милиции месяца этак через два. Он, выбравшись из кустов, пошел пешком к парку им. Ленина. Нашел спрятанную сумку, сунул в нее куртку из под мышки и поехал домой. На тренировку в тот день Витька не пошел. Две в один день, да еще таких интенсивных — это чересчур! Он чудом не схватил воспаление легких.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Расследование о «сбитой целке», или Можно ли поиметь женщину, не заметив этого? Об однобокости точки зрения на это через замочную скважину. Грабители церковных храмов знают, как покорна бывает влюбленная женщина! «Что ты, кореш, хуйню порешь!» — или о том, какие бывают перегрузки у человека, только что освободившегося из тюрьмы, и как они мешают ему принимать правильные решения. А так же о том, можно ли испытать самую большую радость в жизни, не посидев в тюрьме.

Так, меж молотом и наковальней, как написал бы в своих мемуарах Сталин, доживи он до преклонных годов из Витьки и вышло то, что вышло (ибо быть в глазах Семеновой тем, кем его считали городские, он не мог). Глупо, конечно во всем обвинять слепого кузнеца, немало значили и каверзы самого материала! Все прошло! И городских под конец десятого он уже бил, как собак (особенно дискарей) не только в школе, и сявкой сам стал наипервейшим, с чем теперь его можно и поздравить, но Ларочки до сих пор не добился.

Пока что перед вами, читатель, представали лишь Витькины поступки, так сказать, проявления его натуры, теперь же поверьте на слово в их суть. Именно из за Ларочки Шпала стал тем, кем он стал. Может быть, не совсем тем, кем хотел, но ничто из описанного в его образе жизни и мыслей не имело смысла само по себе, все напрямую было связано с жаждой обладания ею. Любви уже не было, а если она и была, то таилась где-то под спудом этой животной страсти. Теперь, уже оформившаяся во всем своем внешнем великолепии, Ларочка была не девушкой. Так, по крайней мере, явствовало из многочисленных разрозненных слухов. До поры он сомневался, не верил ни глазам, ни ушам своим. Поводом тому были признания одного из его друзей, коего Ларочка выделяла среди прочих, и открыто давала понять публично, что для него готова пожертвовать условностями. На ее дне рождения (куда Витька приглашен не был) Юрик — так его звали, закрылся с именинницей в отдельной комнате, раздел Лару абсолютно донага, причем сама она нисколько не сопротивлялась этому и, по его словам, мог сделать вполне, что хотел, если бы не потерял до этого желание.