Первый День Службы - [67]

Шпала прикидывал: удастся ли ему, пользуясь ситуацией, уговорить сейчас кэпа, чтобы он его закрыл с волжанкой на часик, куда-нибудь в отдельную камеру. И стаканчик пропустить не мешало бы… Из всего нужно уметь извлекать для себя выгоду!

А баба-то, волжанка, тем временем, оказывается, под шумок улизнула! Хватившись ее, кэп бегает по дежурке, матерится. В приемнике опять смех: «Ты глянь, там она тебя ничем на память не наградила?» Дежурный расстегивает штаны, вынимает, выкидывает в урну презерватив. Только сейчас он вспомнил, что одет в резину — ну, умора! Потом менты, узнав, что кэп упустил бабу, тоже склоняют его по всем падежам, спервоначалу даже звиздюлей отвешать хотели. Они уже намылились, в очередь разобрались, теперь ищи другую! Однако, когда с улицы приводят очередную кубышку дежурный свою роль играет четко, он покрикивает на ментов, и они вытягиваются перед ним по стойке смирно. Ведь для всей непросвещенной публики страны, для всей нашей сознательной передовой общественности их служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна… — как в песне поется, так что ужимки и прыжки клоунады катят за чистую монету. Нечто подобное повторялось каждый день и каждую ночь все пять суток Витькиной с Чавой отсидки в ЛОМе.

Мужик, которого Шпала стряхнул на пол в свое новоселье, оказался неплохой человек и рассказчик. Это выяснилось на следующий день при их знакомстве. К тому же он обладал ценным качеством: с первого взгляда мог определить по пьяному, закинутому в камеру, обоссытся тот или нет, и следовательно, оставить ли его там, куда его бросили менты, или оттащить от греха подальше к параше. Прогноз сбывался на 99 и 9 десятых процента. Замели нового знакомого за кражи вещей из вагонов и контейнеров. Уже был судим за это, отбыл стандартный государственный трояк на общаке и вот попался во второй раз. После зоны погулял на воле три года (и то! Обычно через пару месяцев залетают по новой.) Он рассказал Витьке о своем ремесле. О том, что импортные, дорогие шмотки попадаются. Куртки, шапки, дубленки, японские магнитофоны… Просветил о том, как сдергиваются с поезда контейнеры. Для этого нужен стальной крепкий трос и якорь, наподобие морского. Тросом опоясываешь крайний ящик, стоящий на вагонной платформе, и на повороте бросаешь другой конец с привязанным к нему якорем в кусты. Якорь зацепляется, тянет за собой трос, контейнер срывает с платформы, а там уж, как говорится, дело техники — как его раскурочить. Спалился он на партии будильников: взял два ящика и на продаже попался.

— Теперь пойду на строгач, — говорил Жора, — и это к лучшему! На общаке овцы. Вот на строгом, скажем, пришел проверяющий, нет зэка. «Где?» — спрашивает. Все знают и никто не скажет. А на общем еще и искать пойдут всей бригадой, зону прочесывать. Это там часто! Как луканулся кто, всю бригаду ночь-заполночь подымают и — искать по зоне. Козлы беспредельничают. СэВэПэшников — девяносто процентов. Культорг с завхозом этапников силой да хитростью загоняют. Подсунут бумагу: «Распишись за то, что робу получил.» Ну, иной без задней мысли и подмахнет, а то заявление: «Прошу принять меня в СВП.» Срок Жора, правда, тянул все на той же Курской тройке, о которой Шпале уже рассказывали, но, по его словам, и Валуйки Икские не лучше: козьи, беспредельные.

На третью или четвертую ночь менты, хохмы ради, закинули в их камеру директора гастронома. Он, оказывается, числился у них в друзьях. Это сейчас говорят: «Мафия», тогда это называлось просто и по-русски — «Связи». Как обычно, как уже бывало, бухнули в теплой компании, закрыв входные двери. Дело было глубокой ночью, видимо, потому в их кругу и оказался этот директор. Возможно за ним специально съездили и он выдал откуда-нибудь из своей заначки это вот, специально для друзей хранящееся, пойло. Менты — народ к алкоголю привычный, глотки луженые, а вот директора развезло (может быть, пил на старые дрожжи?) и он спьяну начал обзывать своих друзей мусорами, лягавой шушарой и прочими эпитетами. Собутыльники, недолго думая, скрутили его и запихнули в камеру. Директор перепугался неописуемо. Он протрезвел, видимо, еще до того, как очутился в обществе Жоры, Чавы, Витьки и двух пьяных, которых, впрочем, можно не считать, так как они находились в отрубе, и для простоты были подсунуты под нары. Он орал, кусался, упирался изо всех сил, так что его еле оторвали от батареи в дежурке. Когда его закрыли в камере один на один с задержанными, директор, (он был на удивление молод — лет тридцать-тридцать пять) стал изо всех сил лупить кулаками в решетку, плакать, молить ментов о пощаде, приносить всяческие извинения. Вся камера со смеху каталась по нарам. Это почему-то еще прибавило директору жути, он в кровь разбил кулаки и сотрясал воздух криком так, что у Шпалы вот-вот должны были лопнуть барабанные перепонки.

— Слушай, — давясь со смеху, обратился он к крикуну, — чем тебе, ей богу, не нравится наша компания? Здесь все очень милые и веселые люди.

Директор перестал барабанить в дверь, влип спиной в стену и уставился на Витьку ошалелыми, как у крысы, пойманной в капкан, глазами.