Первый День Службы - [66]

Щелчок замка, в камеру впихивают парня, лет двадцатипяти. Витька не меньше капитана разочарован неудачным окончанием сюжета. Половая солидарность с коллегой по оружию! Уборщица обиженно собирает в ведро тряпкой разлитую по полу воду. Капитан залез к себе в будку, похоже, у него пропал аппетит продолжать. У новичка заспанное лицо, удивленные непонимающие глаза, на щеке еще виден розовый рубец от складок подушки. «Еп твою! Да разъедри твою!» — повторяет он в возбуждении.

— За что тебя? — спрашивает Шпала, когда все угомонились.

— Да еп твою! — начинает парень рассказ. — Проснулся, полез на жену, приласкал, потискал, кинул палку, надел спортивные штаны, накинул на плечи куртку, обул тапки и вышел на крыльцо покурить. Стою, значит, курю, на звездочки любуюсь, настроение великолепное, душа поет. Вдруг вбегают во двор двое ментов, хватают меня, заламывают руки за спину. Вон куртку, скоты, порвали! Он показывает разодранный рукав нейлоновой на ватине куртки. А от самих перегаром прет — спасу нет! Сержант, этот вообще еле на ногах стоит. Полез ко мне в карман, вынимает прищепки. «Ага, вот он, — кричит, — кто белье ворует!» Хватают меня и волокут сюда. А жена-то сегодня белье постирала, выходила во двор вешать сушить, ну и накинула мою куртку и остались в кармане прищепки. Да это, — еп твою, — кому рассказать, не поверят! Как я мог на босу ногу, в тапках, в куртке на голое пузо идти воровать прищепки? Верней, белье!

— Эй, ментяра, — вновь закричал он, — отпускай домой! Я вон через дорогу живу. Если хочешь, пойдем со мной, проверишь!

— Сиди, едрена вошь! — выругался дежурный.

— Ну позвони по телефону, номер 2-30-57, пусть жена сюда придет, а то вышел поссать и пропал, она ж волнуется! — не унимается парень.

— Я тебе сейчас позвоню, я тебе сейчас позвоню, едри твою в кочерыжку!

— Ты че, в натуре, беспредельничаешь, капитан! — подпрягся во вторую глотку Витька, давясь от смеха. Ему хотелось донять и так раздосадованного дежурного как можно сильнее. — Позвони, раз человек просит! Или че, сука, совсем в своей кануре обленился?

— А ты сиди, пока еще на наших ребят не нарывался! — взорвался «кэп», — А то дозвездишься, отх. рим так, что всю жизнь на одну аптеку работать будешь!

— А хер ты у меня не сосал со своими ребятами? — вопит на все отделение Шпала. — Эй, мужики, кто там в соседних камерах, мусора бляди, совсем обнаглели. Подымайте камеры, бунтуем, требуем прокурора!

Витька орет пронзительным голосом, на истерических нотах, но так оно и нужно, иначе «колдовство не работает» и камеры не поднять. Уж чего-чего, а бунтов он на малолетке столько насмотрелся, что кое-чего по части их организации и проведения понимает. Шпала знает, ничего дежурный ему один сейчас не сделает — весь штат на добыче. Кроме того, все они сегодня бухие. За Витьку, в случае чего, поднимется вся камера, а там, глядишь, и весь спецприемник. Главное — уметь раздуть пожар! Зачем ментам сегодня в отделении шум? Впрочем, не только сегодня! Просто сегодня он особенно не желателен — все менты еле на ногах стоят. Шум им никак не к месту. Тем более, если дело дойдет до прокурора! И вообще, менты бьют только тех, кто их боится. Так и случилось: на поддержку Витьке загудел весь спецприемник, до поры все выносивший молча. Это как лавина — главное уметь в нужном месте ковырнуть. Правильно говорил Высоцкий: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков!»

— Ты че, х. плет, скотина гребаная, пидораст, мусор поганый!.. — орут из всех камер, и капитан уже перепуганно бегает по коридору:

— Ну чего вы, ребята, тише, все сделаем, все будет, все путем, сейчас позвоню…

Не скоро удается ему клятвами и обещаниями всяческих поблажек успокоить камеры. Струхнул, чувствуется, не на шутку. Оттащил в спецприемник две пачки своего личного курева… Наоравшись вдоволь и протащив на все лады ментов, склонив по всем падежам кэпа, камеры наконец умолкают. Дым из спецприемника валит коромыслом, кое-где слышен смех. Дежурный звонит по указанному номеру. Шпала доволен и горд. Он в своей стихии. Он чувствует себя так же, как наверное дед в войну, когда он поднял в атаку роту. Урок пошел впрок: главное — побольше истерики!

Приходит вся в слезах жена парня:

— Коля, что ты натворил? Лучше признайся! Побил кого?

— Да ничего такого, — убеждает капитан, — забрали, вот теперь разобрались, сейчас выпустим!

Он торопливо, трясущимися еще руками, открывает камеру. По спецприемнику крики:

— Ну, парень, с тебя должок, загони курева!

— Ага, ребята, сейчас принесу и передам! — радуется освобожденный.

Шпале жмет руку:

— Спасибо!

— За что? — искренне удивляется Витька.

Он ведь так, развлечения ради. Оказывается иногда он совершает благородные поступки! Минут через двадцать парень приходит вновь, отдает кэпу курево, просит передать по камерам. Дежурный разносит по очереди. В их камеру тоже пачку. А себе все-таки, козел, так и замылил четыре пачки! Ничего, кончится в хате курево, и Шпала, хоть совсем не курящий (а так, только обезьянничает иногда), попросит у кэпа закурить, и кэп, как лучшего друга угостит его, и будет угощать и раз, и другой, сколько понадобится, иначе Витька припомнит ему эти четыре пачки и будет то, что было сегодня. Публика, сидящая здесь, это вам не те фраера, которых пачками менты обирают ежедневно. С ними на арапа не пройдет! Если они и молчат, то только до тех пор, пока это не касается лично их интересов. Здесь сам собой существует неписаный закон: в обмен на молчание зеков всяческие уступки со стороны ментов. Обе стороны как бы в сговоре: вы нас не трогаете, а мы вас! Ведь в противном случае пострадают все. Менты будут только и делать, что создавать арестантам неудобства, и ни рубля за смену не сшибут!