Первый День Службы - [6]

И, тем не менее, первому, и, очевидно, последнему в мире рабоче-крестьянскому (по нынешнему — фермерскому) государству не суждено кануть в Лету. Из грубого и непостоянного материального мира оно перейдет в бессмертный мир легенд и сказаний (по нынешнему — анекдотов).

А посему — прошу к нашему шалашу!

Забудьте волчьи законы обложившего нас со всех сторон капиталистического рынка, раскройте эту книгу на следующей странице и вы перенесетесь в сказку, которой, увы, никогда уже не стать былью.

Подобно тому, как грешный Вергилий был проводником Данте по аду, вашим проводником будет Гроздев, главный герой этой книги.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

короткая, в которой описывается суть некоторых дел, в том числе уголовных. Два слова по секрету. Шпала и друзья.

В Вооруженные силы Витьку забрали спонтанно — «нежданчиком», по милости Фортуны, можно сказать! Прикиньте сами: за небольшой срок (около полутора лет) после следственной камеры малолетки к трояку условного на шее он ухитрился прибавить еще солидный букет дел (в основном драк), за каждое из которых Гроздева не только могли спокойно вернуть на прежнее место, но еще и намотать дополнительный срок.

И условно-то ему дали не по характеру дела, а по блату, который у папаши еще остался от его старых дружеских связей с первым секретарем Икского обкома партии — приятелем по Тимирязевской сельхозакадемии. Хозяин области частенько в былые годы налетал к ним в гости среди ночи с компанией собутыльников, так что разбуженный требовательным стуком в дверь, ошалевший от страха отец, бывало, бросался вытаскивать из электрического счетчика пленку от детского диафильма, стопорящую диск, думая, что нагрянула облава. Витька одно время был знаком с его сыном — Юркой, который оказался оторвилой, каких мало. Юрка вылез на свет годом раньше и слыл в ватаге вожаком.

Во время родительских попоек на природе, они — дети начальства, из которых Витька был самым пролетаристым, предоставлялись сами себе. Юрка тогда рассказывал ему о ножах, в которых, против Гроздева, выглядел докой: чем отличается, скажем, финка от кинжала, про охотничьи ножи, штыки — наши и иностранные, стропорезы, диверсантские…. Юрка говорил, что у него дома большая коллекция холодного оружия и когда-нибудь он ее Витьке покажет. Иногда они, ради острых ощущений, устраивали налеты на огороды, сады, бахчи, или партизанские засады на пешеходных дорогах. У Юрки всегда в карманах водились петарды, хлопушки, порох какой-то специальный, горящий разными цветами состав, охотничьи спички, бикфордов шнур и многое другое из пиротехнических причиндалов. Все в неограниченных количествах! Можно было подумать, что его всем этим снабжает специально прикрепленный генерал с какой-нибудь военной базы. Из этих средств они готовили «взрывчатку» для уничтожения боевых объектов и живой силы противника. За первые принимали какие-либо отдельно стоящие строения, за живую силу — сторожа или прохожих. Впрочем, взрывпакеты всегда готовились докой взрывных дел — Юркой так, что создавали лишь хлопок, но никогда не вызывали пожаров или разрушений. То было в детстве! Теперь Юрик гулял по крупному: имел баб, деньги и неограниченное снисхождение со стороны милиции. Витьке же, как «нищему родственнику», эта прошлая папашина дружба дала возможность открутиться от зоны.

Судья, который вел его дело, так и сказал Шпале после суда в отдельном кабинетике за чашкой чифира, им собственноручно заваренного: «Заставил ты меня, браток, попотеть! Сколько себя судьей помню, в такие дурацкие ситуации не попадал. Я, понимаешь, его тащу за уши, из тюрьмы вытаскиваю, а он всеми четырьмя упирается! И это при всем-то честном народе, в то время, когда я его, наоборот, в эту самую каталажку заталкивать обязан, а он из нее, родимый, выкарабкиваться! И ведь такая бестолочь попалась, этакая, уж не обижайся на старика, сволочь упрямая, тупорылая, что и не выразить! Тяжко-тяжко, брат, еле моих стариковских сил хватило. Ну, думаю сам себе, не вытяну, подведу Борис Николаича! А потом — стоп, говорю, Гришка, не из таких переделок на войне выбирался! Я, понимаешь, в разведке служил, языков через линию фронта таскал. Тяжелые попадались — вроде тебя. Только там проще: очухался, упираться начал, — по зубам его или прикладом по башке. А тут нельзя — конспирация! Был бы ты каким-нибудь «колхозным Ваней», уже получил бы за свои приключения лет пять-шесть на уши и работал на мелках в Валуйках. Кого бдагодарить-то знаешь?» «Отца, кого же еще!» — ответил Витька. «Над отцом есть повыше,»- и судья ткнул пальцем в потолок.

Дело было скользкое. По его тяжести выходил один приговор — лишение свободы, а по звонку оттуда, куда указал пальцем судья, наказание нужно было свести на условно. Потому никто не хотел браться за столь откровенное надувательство общественности. За неблагодарный труд сей взялся этот старенький судья, фамилию которого Витька так бесстыдно забыл: не то Пастухов, не то Подпасков… словом, самая непритязательная крестьянская фамилия. Ему оставалось полгода до пенсии и все, что с ним, по его словам, могли сделать, — выгнать из суда, после чего он, в таком случае, устроился бы в юридическую консультацию, где зарплата, а, следовательно, и размер его будущей пенсии нисколько не ниже теперешней.