Первый День Службы - [59]

— Что я, по твоему, дурак, или Сталин дурак был?

— А что он служил в армии?

— Еще как, до генералиссимуса дослужился!.. Глядишь, после армии еще к нам работать в СИЗО придешь!

Витьке вспомнился анекдот, в котором лейтенант говорит капитану: «А вы знаете, товарищ капитан, на гражданке тоже умные люди встречаются!» «Да, — удивляется капитан, — а почему же они тогда строем не ходят?» Та же железная логика!

— А что, примут, что ли? — хохмы ради спросил Шпала.

Василий Лукьянович даже задохнулся от избыточного прилива вдохновения:

— С руками оторвут! Тебе же наша служба из собственного опыта понятна будет. А опыт — это великое дело! В нашей профессии ведь главное что? Чутье! Для того, чтобы зековскую психологию понимать, опыт десятилетиями нарабатывать надо. А тут готовый психолог высшего класса! Я вот, не хвастаясь, тебе скажу, — начал доказательство теоремы опять же с себя воспет, — я в любую камеру, как только войду, вот, поверишь, носом чую, у кого в матрасе чего заныкано, и с какого угла первым делом обыск искать надо!

— Начать, — поправил Витька.

— Да-да, искать! — согласился Лукьяныч и, увлеченный темой продолжал: — Первым делом — с какого угла обыск искать начать надо. Вот как все равно автогеном всех насквозь просвечиваю и вижу: тот подлец сегодня наколку себе наколол нецензурную, а этот, сволочь, — глаза блестят — значит термометр ему не давай, — проглотит и на больничку слиняет! Вот скажи мне честно, видно по мне, когда я в камеру захожу, что я все насквозь про вас вижу?

— Видно! — согласился Шпала.

И это была правда, — по воспету, когда он заходил, всегда было видно, что он знает, где искать, однако, как только он искать начинал, становилось ясно: первое впечатление нередко бывает обманчиво!

— То-то и оно! — победно сверкнул глазами «валет», видно было, что признанием питомца он дорожит, как если бы это была государственная награда, «Орден Ленина», например, нашедшая героя через двадцать лет, и повешенная ему на грудь самим маршалом Тухачевским. — Опыт — великая штука! И чутье, чутье! Иной и сорок лет у нас работает, а искать не умеет. Нет у него к этому делу призвания. Из тебя ого-го какой оперативник получится, ты же все курки в камере наперечет знаешь! Да будь моя воля, — закусив удила, продолжал он, — я бы всех следователей, всех охранников для начала месяца на три сажал бы в общую камеру под видом заключенных, опыта набираться, через голову это когда еще дойдет! Сколько ошибок он за это время совершит, сколько дел не раскроет… И государство на него, пока это он, так сказать, профессионально дозревает, огромные ресурсы тратит. А потом пожалте бриться, выясняется — зря! Нет у него к этому делу призвания! А так дешево и сердито: посадил его, голубчика, на тюремную пайку — и все расходы на обучение, жди и не переживай, тюрьма его сама лучше любого педагога вышколит! Отсидел все три месяца — смело лейтенанта можно давать! Если за это время еще и авторитет среди зеков приобрел — в следователи годишься. Ну, а если только два с хвостиком выдюжил и невмоготу — тебе дорога только в охранники! Три года охранником отпахал, желаешь пересдать на повышение — садись опять на экзамен! У нас ведь, как у минеров, — гордо заключил он, — оперативник ошибается раз в жизни!

— Да, Василь Лукьяныч, это вы в самую точку угодили, всех, и следователей и охранников поголовно сажать надо! — поддержал Витька, — ведь что такое ошибка в следственном деле? Это же искалеченная человеческая жизнь. А может быть и не одна! Если наследственность учесть…

Расстались почти друзьями, что было так невероятно.

Витька на следуюший день долго думал о том, стоит ли идти к Менженину в тюрьму, ведь для него было совершенно ясно, что отдавать деньги ему придется разве что оказавшись за ее решетками вторично. Однако, и перспектива слинять в армию была заманчива. «Эх! Где наша не пропадала?» В конце концов вторично на малолетку он уже не попадет, эта «привилегия» не для всех. Кроме того, должна же тюремная машина компенсировать ему хоть отчасти причиненные в свое время неудобства, замолить перед ним хоть часть грехов! Правда, вполне может статься так, что он вновь окажется во внутренностях этого чудовища и тогда уж оно ему припомнит, но, как говорится: «Жены бояться — детей не видать!»

Тюрьма снаружи от орнаментированного колючей проволокой и сигнализацией забора оказалась солидным деловым учреждением, со своими мастерскими, подсобками, складами, и прочими хозяйственными строениями. Всюду бросалась в глаза четкая продуманность, практическая отработанность архитектуры. Ничего лишнего, все взаимосвязано и логически слито. Каждое окошко, дверь, закоулок коридора, ширина, толщина — все не слишком большое и не слишком маленькое, а ровно такое, какое нужно и все строго на своем месте. Может быть, кому-то это показалось бы дискретным, но Шпала словно шкурой почувствовал насколько серьезно все здесь продумано и максимально застраховано на случай побега, бунта или даже штурма извне. Учтен также психологический фактор воздействия архитектуры. Поверите? По-своему это было совершенство, если здесь применимо это слово. Вот окошко для приема передач, вот комнаты кратковременных свиданий с застекленными кабинками, телефонными трубками и проходом посередине, кабинет для приема посетителей, у каждого свой, строго выверенный облик, в зависимости от функций: где запугать, придавить, а где, наоборот, развеять, так сказать, дурные слухи. Коридорчики, кабинетики, шлюзами незаметно приводящие внутрь, уже за забор. Почему, кто скажет, чем глубже эти коридоры уходят внутрь, тем они темнее и заковыристее? А снаружи клумбочки, газончики…