Первый День Службы - [266]

— Ну-ка сбацайте дедушкам цыганочку, — изрек Султан, спустившись на грешную Севастопольскую землю, — Петя, давай!

И напарник зашпарил лихими переборами. Толпа стояла недвижимо и тяжело дышала, высунув языки.

— Ну, что не танцуем? Петя, повтори!

И опять никто не двинулся с места. Султан встал с лавки.

— Что, салабоны, забогомели?

В голосе его послышалась угроза.

— Ты почему не танцуешь? — схватил бывший радужный урка за душу и притянул к себе ближнего карантинщика.

— Не у-ме-ме-мею! — испуганно пролепетал тот.

— Кто еще не умеет? Ты тоже не умеешь? И ты? И ты…

Схваченные за шкирку карантинщики рывком подтягивались к центру и так же рывком отбрасывались..

— Здесь нет слова «не умею.» Кто сейчас не будет танцевать, будет по-пластунски ползать. Слово деда — закон! Петя, давай!

Гармошка заиграла в третий раз. Толпа принялась шевелиться, изображая известный танец кто как мог.

— Во, другое дело! — оживился Султан. — А ну, салапня, дай дорогу.

И неожиданно принялся выделывать такие кренделя в танце, что Кармен, пожалуй, осталась бы здесь посрамленной в этом искусстве.

— Ну-ну, шевелись народ! — кричал он при этом и снабжал последнее существительное нелитературным эпитетом. — Кто салабоном танцевать не научится — из того и деда не получится.

И опять танцевали темпераментно и до сырости. На этот раз прошибло и петлицы, а с лиц пот лился ручьями.

— Так, — наплясавшись, проговорил Султан, — где-то у меня тут земляки есть. С кем я вчера разговаривал?

Из толпы выделился серый, худой и невзрачный, бритый как все в новом мешковатом ВСО Буба. Он так резко контрастировал с пришедшей парочкой, что и впрямь казался мужиком, представшим пред светлые очи крепостника-барина. Что делает с человеком одежда! Казалось, вся серая масса карантинщиков — люди черной кости, уже от рождения не могущие равняться ни статью ни образом жизни с сими избранными. Унизительно было сознание того, что и он — Витька, такой же, как масса его сослуживцев: выстриженный охапками, как стерня на ухабистом краю поля. Может этак погано специально «бреют», чтобы молодого было видно за версту? И нигде он не сумел затеряться. Потный, мешковатый, угловатый. За два года переродиться в такого вот деда казалось просто нереальным, невероятным. (Но именно таким Шпала будет уже через пол года!!!) А ведь это все свободные люди свободной страны. Равные между собой от генерала до рядового, пользующиеся одинаковыми благами. Как легко, оказывается, человека можно превратить в раба! Это, между прочим, свободного человека! Выросшего и воспитанного в осознании собственной независимости и равенства. Чего же тогда ждать от истории средневековья, которой их пичкали в школе? Мог ли индивид, десятки поколений которого родились и выросли в рабстве, сам с рождения бывший слугой, считать себя равным господину? Даже одна мысль об этом должна была быть ему ужасна. И однако же и в те времена, среди рабов по наследству и по происхождению находились люди, поднимавшие собратьев на восстание. Говорившие: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» Теперь подобное казалось Витьке нереальным. Раб в душе не может стать свободным человеком. Где-то история приврала или недосмотрела такую мелочь. Но сейчас Шпала был убежден: каждый атаман, предводитель народного восстания, лидер бандитской шайки чем-то выделялся среди прочих от момента своего появления на свет. Даже рожденный рабом и среди рабов он ухитрился вырасти свободным. Может сей умник кидал лягушек в суп своему барину, полоскал тайно в нем член, пер его дочь, супругу… Жил где-то на отшибе и не попал под барский сапог. Может сам был небольшим барином, но потом на своих обиделся и пошел против них. Черт его знает! Однако нынче Гроздев ощутил точно: человек однажды сломленный, покорившийся насилию, ставший холуем не сможет уже забыть такого унижения, выкинуть из души. Его можно облечь любой властью, дать какие угодно полномочия и права, в душе раб все равно останется рабом! Это такая вешь, которую воспринимаешь с рождения. Вот стоят в строю Витькины сверстники, и не похоже, чтобы они были слишком-то унижены всем происходящим. И вчера Шпала думал, что все переносят настоящее очень тяжело. А потом оказалось, что некоторые дрыхли всю ночь напролет. Другие, самые дерзкие, в виде мести старикам, уничтожали собственные запасы съестного. Себя он считал хуже всех, ущербней. Не заложили в Витьку какой-то простой, для других понятной истины. Все живут, терпят, а Шпала «не может!» С тех пор как родители его в угол ни за что ставили. Наверное дефектный какой-то? А Гроздев-то, идя в армию мнил, что подготовлен к службе лучше остальных! Оказалось наоборот! Сволочь. Ладно! Закон Дарвина: «Сильные выживают, слабые погибают!» Не сможет приспособиться в жизни, значит подохнет!

— А еще один где, тот что из центра? — оглядев Бубу, вопросил Султан. Как он был сейчас мерзок Витьке, как мерзки были все окружающие, даже Буба. Как мерзок Шпала был сам себе! И однако же, смятенный, он подался вперед, сознавая полнейшее собственное ничтожество. Иначе разве смог бы Груздь участвовать в этом спектакле? Нет, он не из тех, которые говорят: «Лучше умереть стоя, чем жить на зарплату!» Значит и в Витькином роду свободных наемников, воинов и бандитов затесалась рабская кровь. И вот теперь она проросла! Чем Шпала лучше Хорька? Только тем, что физически сильнее и умеет прилично бить по челюсти. Оказывается, главное — кулаки, а не моральный дух! Никак он не может выработать свое отношение к происходящему, свое мировоззрение. А без него, как без стержня: куда ветер подует, туда и колышешься.