Первый День Службы - [22]

— На всякий случай, если меня убьют, имейте в виду! — и побежал дальше.

Улыбающийся мужчина подошел, подал Шпале руку как равному.

— Что он тут плел?

— Говорил, что хотели завербовать.

— Так я и думал — белая горячка! Как перепьет, вечно ему шпионы мерещатся.

Человек ушел. А ближе к вечеру Шпала услыхал, что какой-то пьяный мужик выпрыгнул из поезда на ходу. Что это было, Витка до сих пор теряется в догадках. Может, нужно было сообщить в милицию? А он принял тогда все как должное: белая горячка — безумный прыжок. Разве мог нормальный человек прыгнуть с поезда по такому незначительному поводу, как вербовка? Да он бы просто забежал в какое-нибудь купе и закрылся, попросил вызвать бригадира поезда или, на худой конец, резидента, и все ему объяснил! Ехал бы дальше беззаботно.

А если тот улыбающийся человек был действительно шпион? Если это он выбросил пьяного пассажира на всем скаку, простите, ходу? Ведь Шпала был единственным, может быть, причастным к тайне. Человек уходил в мир иной с мыслью, что Витька все о нем расскажет. Это был Витькин долг перед погибшим! И еще: ведь Шпала мог обезвредить настоящего американского шпиона! Не каждый день такой случай выпадает. Не то, чтобы Витька уж очень болел за правое дело социализма, но ведь уничтожить хоть одного американца — это же святое дело! Чем быстрей мы их в бараний рог согнем, тем быстрее коммунизм объявят, и тогда пей — не хочу! Кроме того был здесь и еще один нюансик весьма личного свойства: ведь шпион (если то был шпион) мог тогда убрать и Шпалу как единственного свидетеля! Да, непростительную небздительность он проявил! Потом только это до Витьки дошло, когда американский (чей же еще) шпион — тю-тю!

В Саратов приехали утром. Ближе к концу пути у них в вагоне завелся какой то блатной, вечно пьяный и весь в наколках, которые он старательно выставлял напоказ, закатив рукава и штанины спортивного костюма, а также расстегнув молнию на груди. Впрочем, пьяным он, видимо, был настолько же, насколько блатным: для вида! Вначале «блатной» нашел себе свободные уши в качестве собутыльника, типа, тоже, видимо, отсидевшего пятнашку (в смысле пятнадцати суток) и принялся мастерски запрягать его внушением каторжанских понятий и правил. Запрягши, взялся, как водится, понукать, посылая то к проводнику за водкой, то в ресторан за сигаретами. В конце концов, несмотря на явные старания в воры стремящегося, шеф в нем необходимых задатков не обнаружил и принялся методически избивать блатных дел подмастерья, чем производил шум и непорядок в вагоне. Поскольку представление шло в основном на сцене общего коридора, исполнители находились в непосредственной близости от зрителей. А играли они с вдохновением, переходящим границы дозволенного. На труппу начали жаловаться. Неохотно вышел проводник, начал дерущихся разнимать. Но ведь он сам продавал поднадзорным водку! Миротворца из кондуктора явно по этой причине не получалось. Актеры лишь сбавили обороты до менее разносных. Женщины попрятались в купе, мужики предпочли удалиться в тамбур для курения.

Шпала как некурящий остался с гладиаторами один в коридоре. Честно говоря, они надоели Витьке еще со вчерашнего вечера своими воплями и шумом за стенкой, который продолжался всю ночь напролет. Все впечатление от поездки отравляли! Но неприлично как-то встревать в чужие дела, когда тебя об этом никто не просит! Шпала терпел и старался не замечать шума, сосредоточиться на пейзажах за окном. Избив наконец противника до мольбы о пощаде и не найдя вновь достойного соперника, победитель подгреб к Витьке с явным намерением произвести приятное знакомство. Однако неуемной своей говорливостью пассажир этот уже и так утомил Шпалу и тот счел за благо послать его без промедлений на хутор бабочек ловить. Клиент этого не ожидал, вспылил и принялся было за старое, но, получив по уху, несколько отлетел и возвратился на прежнее место с раскрытым ножом в руке. Бойцом законник был славным, это Витька видел из предыдущего показательного выступления, любил брать на понт, а тут понта не получилось. Шпала, вопреки логике, не стал пугаться, а напротив, нанес еще один, теперь уже серьезный удар. Выкидуху вырубленного забрал себе и кликнул из купе кента, чтобы тот привел в чувство сотоварища. Битый фраер (теперь он по праву приобрел этот титул!) принялся было давить на Шпалу с целью вернуть реквизированный инвентарь, но получил пинка в ягодицу и вынужден был ретироваться, забрав заодно с поля боя раненого своего собрата. На время в вагоне воцарилось спокойствие. Однако через час блатной очухался настолько, что оказался в состоянии привалить с товарищем к Витьке на разборки. Дело, в основном, касалось трофейной выкидухи. Блатной говорил, что она дорога ему как память о Магадане, где он отбывал срок и требовал от Витьки возврата реликвии. Вещь Шпале понравилась, и он не снизошел до просьб парламентера. Тогда Блатной принялся его стращать тем, что, де, при выходе в Саратове они еще поговорят. Поэтому на высадке Шпала был осторожен, и держал нераскрытую выкидуху на всякий случай в правой руке. Но Блатного с подмастерьем даже не увидел в толпе выходящих. Трофей остался за Шпалой! Выкидуха была сработана мастерски, сразу видно — не халтура на продажу, для себя делали: две круглые пружины от часов — лезвие вылетает из ручки так, что едва в руках удержишь! Оно из каленой стали, с кровостоком, шлифованное, с травленой надписю: «З