Первый день - [31]

В этот поздний час работал только один лифт. В вестибюле охранник попрощался с ним и разблокировал крутящуюся дверь. — Выйдя на улицу, элегантный мужчина стал прокладывать себе дорогу в толпе, наводнявшей главную площадь Цюриха. Он направился в сторону Банхофштрассе и вскочил на подножку первого же трамвая. Уселся в конце вагона, но на следующей остановке встал, уступив место пожилой женщине.

Трамвай повернул с широкой многолюдной улицы на мост, перекинутый через реку, и токоприемники заскрежетали, преодолевая соединения контактной цепи. На другом берегу реки мужчина сошел с трамвая и зашагал к фуникулеру.

«Полибан» — довольно любопытное сооружение; кабинки фуникулера ярко-красные, они выезжают прямо из фасада небольшого здания, проплывают вдоль крутого склона горы, затем скрываются в зелени каштанов, выныривая из нее на вершине холма. Мужчина не удостоил вниманием прекрасный вид на город, который открывался с террасы Политехнической школы, ровным шагом пересек выложенную плитами площадку, свернул к лестнице и спустился по ней вниз, к колоннаде. Тот, кому он назначил встречу, уже ждал его.

— Мне жаль, что я испортил вам вечер, но дело не терпит отлагательств.

— Я понимаю, месье, — ответил его собеседник.

— Пройдемся немного, мне не вредно подышать воздухом после целого дня в офисе. Почему Париж известили раньше, чем нас?

— Айвори связался с ним напрямую.

— И встреча действительно состоялась?

Второй кивнул и добавил, что встреча произошла в ресторане на втором этаже Эйфелевой башни.

— У вас есть фотография?

— Встречи?

— Нет, конечно, фотография интересующего нас предмета.

— Айвори фотографии никому не передавал, а что касается лаборатории в Лос-Анджелесе, то когда мы начали действовать, предмета там уже не было.

— Айвори считает, что этот предмет схож с тем, который хранится у нас?

— Он всегда был уверен, что таких предметов несколько, но никто, кроме него, так не думает.

— Или он один имел смелость заявить об этом вслух. Айвори старый безумец, но он умница и большой проказник. Возможно, это дань его давней причуде, или же он решил сыграть с нами злую шутку, чтобы вволю посмеяться.

— А зачем ему это нужно?

— Чтобы взять реванш, он этого очень долго ждал… Характер у него скверный.

— А если все не так и он прав?

— В этом случае нам следует принять меры. Нам надо любой ценой получить этот предмет.

— По словам Парижа, Айвори вернул его владелице.

— Нам известно, кто эта женщина?

— Пока нет, он ничего не пожелал нам рассказать.

— Он еще больший безумец, чем я предполагал, однако его поступки доказывают, что он не склонен шутить. Вот увидите, не пройдет и недели, как он что-нибудь придумает, и тогда мы узнаем, кто она такая, — все одновременно.

— Почему вы так думаете?

— Потому что, действуя таким образом, он заставит нас пробудиться от спячки и объединиться. Я отнял у вас слишком много времени, возвращайтесь в оперу, а я займусь дальше этим неприятным делом.

— Второй акт все равно начнется только через полчаса. Скажите мне, что вы намерены предпринять?

— Я отправлюсь в путь нынче же вечером, встречусь с ним завтра рано утром и постараюсь убедить его, чтобы он оставил свои игры.

— Вы пересечете границу ночью? Ваш приезд в этом случае не останется незамеченным.

— Айвори на один ход опережает нас. Я не позволю ему всем заправлять. Мне нужно вправить ему мозги.

— А вы в состоянии вести машину целых семь часов?

— Наверное, нет, — ответил мужчина, проведя рукой по своему усталому лицу.

— Моя машина припаркована недалеко отсюда, разрешите мне поехать с вами, мы будем вести машину по очереди.

— Я вам очень благодарен, это так великодушно с вашей стороны, но если один дипломатический паспорт привлечет внимание на границе, то из-за двух может начаться нежелательная суета. Зато, если бы вы согласились дать мне ключи от вашей машины, вы помогли бы мне выиграть драгоценное время. Я отпустил водителя на всю ночь.

Спортивный автомобиль его коллеги действительно стоял совсем недалеко. Йорг Герльштейн уселся за руль, отодвинул сиденье и установил его в удобное для себя положение, затем повернул ключ в замке зажигания.

Наклонившись к дверце, его собеседник предложил ему открыть бардачок.

— Когда станете отключаться, поставьте диск. Их там несколько, это диски моей дочери, ей шестнадцать лет. Я вам гарантирую: музыка, которую она слушает, разбудит даже мертвого.

В 21.10 машина тронулась с места и поехала по Университетштрассе в северном направлении.

Герльштейн мчался по пустынной трассе. Ему следовало бы повернуть налево и съехать на шоссе, ведущее в Мюлуз, но он выбрал дорогу на север. Конечно, путь через Германию длиннее, зато можно пересечь французскую границу, не предъявляя документов. И тогда Париж не узнает о его визите. В полночь он добрался до Карлсруэ, а через полчаса уже выехал из Баден-Бадена. Если он точно все рассчитал, в Тионвилль он попадет около половины третьего ночи, а к шести утра уже будет в центре Парижа. Фары ярко освещали извилистую дорогу, мотор бархатисто урчал, педаль газа слушалась малейшего нажима. В 1.40 машину слегка занесло вправо. Герльштейн быстро ее выровнял и опустил стекло. Холодный воздух хлестал его по лицу, стирая усталость, сдавившую голову. Герльштейн наклонился и, открыв бардачок, попытался нащупать диски, принадлежавшие дочери его коллеги, те самые, которые не дали бы ему уснуть до конца пути. Он так и не успел прослушать ни единого такта. Он не заметил, как заехал на обочину правым передним колесом, и оно тут же угодило в глубокую выбоину, зад автомобиля занесло. Машина завертелась волчком, через мгновение она натолкнулась на скалу, отскочила и закончила свой полет, врезавшись в вековую сосну. Мгновенная остановка машины, еще секунду назад ехавшей со скоростью семьдесят пять километров в час, привела к тому, что мозг Герльштейна ударился о черепную коробку с усилием в три тонны. То же случилось и с его сердцем: оно расплющилось о грудную клетку, разорвав артерии и вены.