Первый арест. Возвращение в Бухарест - [83]
В небе зажигалось розовое зарево, с улицы доносился шум умирающего дня, а в глубине двора на всех скамейках сидели парочки, и оттуда слышался таинственный шепот, отрывистый говор, короткий смех. В такие часы я бродил по двору общежития, чувствуя одиночество, грусть, и томился воспоминаниями, одолевая их одно за другим: встреча с Анкой в автобусе, поездка за город, лес. Я не только думал об Анке, — я ее в и д е л, не менее явственно, чем дерево или скамейку в двух шагах от меня. И все время представлял себе, как мы снова встречаемся, как разгуливаем по парку Чишмиджиу, а потом идем в концерт и слушаем баллады Шопена. И хоть я их в жизни не слышал, мне казалось, что они звучат где-то рядом. Почему-то они оказывались похожими на песни, которые то подымались, то замирали у нас на Дунае в темные и теплые вечера….
Иногда, чтобы отвлечься от этих фантазий, я заходил в читалку. Там всю ночь не гасили свет. За партами сидели самые усердные зубрилы, желто-серые от бессонницы, отощавшие, с многодневной щетиной на щеках, и все, как по команде, беззвучно шевелили губами, загадочно покачивали головой. Веселое зрелище, ничего не скажешь, — казалось, что зал полон глухонемых.
Я с трудом находил себе место, раскрывал курс римского права, прочитывал две страницы и совсем уж некстати снова начинал думать об Анке. Неужели я и в самом деле влюбился? А что такое любовь? Может быть, любовь — это что-то такое, чего я раньше не знал, а теперь узнал? Кого бы мне спросить?
Я перебирал в уме всех своих товарищей. Дим говорил, что любовь — скучнейшая вещь на свете, а Неллу считал разговоры о любви чистейшим оппортунизмом. С Раду мне тоже не хотелось говорить на эту тему. Он уверял, что его любят все красивые девушки, и он действительно был с ними в наилучших отношениях, всегда разгуливал под руку, но вечерами почему-то всегда оставался один: те самые девушки, с которыми он обнимался днем на виду у всех, по вечерам уединялись с другими студентами. Нет, что-то мне не хотелось спрашивать совета у Раду. Охотно и восторженно рассуждал о любви наш капиталист Пауль. Он не скрывал, что бешено влюблен в Санду. Я знал, что он приходит к ней довольно часто, сидит, уныло глядя на нее, и молчит, пока не появляется Виктор. В его присутствии Пауль оживляется и начинает довольно толково говорить о прибавочной стоимости или о депрессии особого рода, о которой он узнал из последнего номера «Инпрекорр», пока Санда не заявляет, что ей пора спать. Пауль немедленно встает, а Виктор говорит: «Ты иди, а я еще посижу немножко. Пока». После этого Пауль безропотно уходит, а Виктор остается. Однажды, когда Санда была в ссоре с Виктором, Пауль взбунтовался, пришел к ней, сказал, что не уйдет, и двое суток валялся на диване серьезный и грустный; все подруги Санды приходили смотреть на него и приносили с собой бутерброды, чтобы он не умер с голоду. Нет, пожалуй, и с Паулем не стоит говорить о любви. Остается еще Флориан. Он сказал, что любовь его очень интересует, она предусмотрена в плане подготовки материалов к роману, однако этот пункт далеко. Пока он ничего не испытал и ничего не может сказать.
Кого же еще спросить? Обывателей из четырнадцатой комнаты, которые перед сном выдавливают свои прыщи на подбородке и при этом всегда болтают о любви? Для них любовь не проблема. Они знают, что такое любовь. Любовь — это стройные ножки Силли Василиу из театра «Кэрэбуш». Это сорок лей, которые нужно иметь, чтобы отправиться в субботу на Crucea de piatră[18]. Любовь — это удовольствие за сорок лей. К черту такую любовь! Любовь — это шприц с марганцовкой, который имеется у Бранковича. Он безумно боится поймать сифилис. Еще он боится триппера. Боится он и многого другого. Разве есть на свете что-нибудь, чего не боится Бранкович? Когда он видит толпу на улице, он переходит на другую сторону. Если навстречу ему идет пьяный, он тоже переходит на другую сторону. Что бы ни случилось — он всегда переходит на другую сторону.
Я вдруг представил себе господина адвоката Бранковича в фланелевом костюме, с папиросой в руке. Он сидит в кафе «Чентрал» в своем родном городке Бузэу, и старший официант кричит на весь зал: «Один кофе по-турецки для господина Бранковича — покрепче». А за окнами кафе по щербатому тротуару прогуливаются провинциальные франты в спортивных пиджаках, чинно шествуют девицы на выданье, разряженные, пышнотелые, с печально-вопросительными глазами. Интересно, какую из них выберет Бранкович в жены? Интересно, сколько он потребует приданого? Интересно, зачем мне понадобилось думать о Бранковиче?
Надо поставить себе за правило думать только о серьезных вещах — о движении, например, или об экзаменах. Но я тут же нарушал это правило и снова видел к а р т и н к и и снова начинал думать об Анке и о том, что не надо о ней думать.
Так протекала моя жизнь после массовки, и мысли об Анке и воспоминания о том, что случилось в Банясском лесу, преследовали меня недели три, пока не случилось событие, которое перевернуло всю мою жизнь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Однажды, за несколько дней до начала экзаменов, я вышел из общежития и услышал крики: «ДИМИНЯЦА спе-ци-а-ла!.. Экстренный выпуск газеты ДИМИНЯЦА!.. Обмен посланиями между Литвиновым и Титулеску!.. Диминяца спе-ци-а-ла!» Я схватил у первого пробежавшего мимо разносчика липкий газетный лист с огромным заголовком, быстро пробежал его глазами и застыл, оцепенел от радости. «Румыния признала Советский Союз! Обмен посланиями между Литвиновым и Титулеску! Возобновление дипломатических отношений!»
Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык.
Виднейший представитель критического реализма в румынской литературе, Й.Л.Караджале был трезвым и зорким наблюдателем современного ему общества, тонким аналитиком человеческой души. Создатель целой галереи запоминающихся типов, чрезвычайно требовательный к себе художник, он является непревзойденным в румынской литературе мастером комизма характеров, положений и лексики, а также устного стиля. Диалог его персонажей всегда отличается безупречной правдивостью, достоверностью.Творчество Караджале, полное блеска и свежести, доказало, на протяжении десятилетий, свою жизненность, подтвержденную бесчисленными изданиями его сочинений, их переводом на многие языки и постановкой его пьес за рубежом.Подобно тому, как Эминеску обобщил опыт своих предшественников, подняв румынскую поэзию до вершин бессмертного искусства, Караджале был продолжателем румынских традиций сатирической комедии, подарив ей свои несравненные шедевры.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».