Первый арест. Возвращение в Бухарест - [28]

Там я вскоре узнал новых людей и убедился, что за чтением книг, изданных в прошлом столетии, проморгал самое главное. Оказалось, что все то, о чем я думал и мечтал, уже давно было не только красивой думой и далекой Мечтой. Революцию надо было искать не в книгах с запыленными корешками и не на страницах бухарестского «Социализма», а там, где я меньше всего ожидал ее встретить. Революция была рядом, в каких-нибудь двадцати километрах от села моего детства, там, где на моей школьной карте простиралось огромное таинственное красное пятно, в близкой, но неведомой стране, о которой бухарестские газеты печатали сообщения под жирной пугающей надписью, — с каждой буквы стекали крупные капли — не то слез, не то крови: «Там, где была Россия!»

«ТАМ, ГДЕ БЫЛА РОССИЯ!»

Я ничего толком не знал о тогдашней России и ничего о ней не слышал, кроме случайных неодобрительных отзывов за столиками кафе, вынесенными на тротуар у конторы фирмы «Дрейфус и К°». Я к ним не прислушивался — мало ли чего не одобряет лысый грек, представитель «Дрейфуса», любивший потолковать о политике со своими клиентами — старыми маклерами с аккуратно расчесанными бородами! Они пили здесь кофе по-турецки, жевали свои бороды и всегда во всем соглашались с греком, кроме цены на имеющуюся у них пшеницу. Дома я и этих разговоров не слышал, потому что в нашем доме разговаривали только с богом или о боге.

И вот после первых же недель, проведенных в уездном городе на приятном положении независимого, снимающего за свои деньги комнату ученика пятого класса, после того, как я уже освоился с гимназией и новыми товарищами, новыми улицами и новыми библиотеками — их было здесь три, все старые, запущенные и на редкость богатые, — однажды вечером, в полутемном зале благотворительного общества «Свет», где учащимся выдавались книги на дом бесплатно, уже знакомый мне библиотекарь Макс, парень с нежным цветом лица, вздернутым носом, непокорными светлыми вихрами и неспокойными руками, все время ищущими себе работу, вдруг впился в меня своими светло-зелеными, близорукими, слегка прищуренными глазами и, понизив голос до шепота, хотя мы были в комнате одни, спросил:

— Дать вам что-нибудь о России?

Я не понял. Я спрашивал сочинения Жореса или «Ложь предсоциалистической культуры» Макса Нордау. При чем тут Россия?

— Если интересуетесь социализмом, надо вам почитать о большевиках!

Это было странно и не внушало доверия. О «большевиках» рассуждал Даниелопуло в кофейне, «большевиками» звали иногда и нас, мальчиков, когда мы забрасывали мяч в окно чьей-нибудь лавки. Почему я должен этим интересоваться?

Парень с непокорными вихрами тоже удивился:

— Неужели вы не понимаете таких простых вещей? Главное в социализме — Россия! Большевики! А кто же еще? Каждый ребенок это знает.

Но я не знал того, что знает каждый ребенок, и я ничего не понял даже после разъяснений Макса, потому что он слишком горячился, проглатывал слова, сердился и махал на меня руками.

Видя, что я все еще смотрю на него растерянно и недоверчиво, и, очевидно, считая меня неспособным понять моим слабым гимназическим умом логическую истину, он испробовал другой метод:

— Ты знаешь песню «Под частым разрывом гремучих гранат»?

— Нет, не знаю.

— Ну так послушай! Я тебе спою. Подвинься поближе!

Перегнувшись через деревянный барьер, отделявший его стол от зала, и не сводя глаз с двери, он запел тихо, протяжно, самозабвенно:

Под частым разрывом гремучих гранат

Отряд коммунаров сражался.

Под натиском белых, наемных солдат

В расправу жестоку попался…

Песня звучала твердо и гордо, несмотря на печально-страшные слова:

Навстречу им вышел седой генерал,

Он суд объявил беспощадный,

И всех коммунаров он сам предавал

Смертельной, мучительной казни…

Я слышал и видел, как горят близорукие глаза Макса, как дрожит его рука, положенная на барьер.

— А теперь — «Смело мы в бой пойдем»! — сказал Макс после того, как закончил песню о коммунарах, и, лихо забарабанив пальцами по барьеру, затянул удалым, но тихим голосом:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов!

И как один умрем

В борьбе за это!

Потом он неожиданно, без перехода, запел особенно радостным голосом:

Мы на горе всем буржуям — мировой пожар раздуем!

Во — и больше ничего!

Эту песню он не успел закончить. В комнату вкатился председатель общества «Свет», розовощекий, насквозь светящийся жиром, надушенный и напомаженный толстяк. За ним плыла его супруга, еще более дородная, еще более надушенная дама, с полным ртом сияющих золотых зубов — наглядная выставка произведений мужа, самого дорогого дантиста в городе. Толстяк был весел, деятелен, полон веры в библиотечное дело. Улучив минуту, Макс шепнул мне, чтобы я уходил и пришел завтра.

— Что я тебе говорил, Машенька, — восторженно тараторил толстяк, когда я уходил, — три новых абонента за один месяц! Растет, растет тяга к свету!.. Организуем бал в пользу библиотеки, с лотереей, буфетом, а ты организуешь крюшон; не спорь, Машенька, — крюшон можно доверить только тебе!..

На улице было темно — глухая уездная ночная темнота с неясными очертаниями крыш и немигающими огоньками в окнах, редкими прохожими и замирающей вдали долгой грустной песней. Прямо передо мной уходили ввысь, теряясь в темном небе, белые стены собора. Я вспомнил, что это был русский собор. И вот это серо-гранитное здание казино тоже было построено в русское время, на нем до сих пор сохранилась круглая медная дощечка «Страховое общество «Россия». Здесь ведь была Россия — больше половины населения и сейчас говорит по-русски. Перед глазами прыгали знакомые газетные буквы в слезах и крови: «Там, где была Россия!», но в ушах звучали волевые, отважные слова песни Макса: