Первые воспоминания - [54]

— Потому что я плохая.

— Где ты родилась?

Конечно, он знал и так. Не успела я ответить, а он уже пылко, почти исступленно говорил о моем родном городе. В самых возвышенных выражениях он утверждал, что нет в Испании более прекрасного места, но я его плохо понимала. Наконец он замолк, взглянул на меня потухшим взглядом и спросил, сколько мне лет.

— Восьмой год.

— Когда тебе будет восемь?

— В будущем году.

— Значит, тебе просто семь, — сказал он и снова наклонился ко мне. — Ты понимаешь, о чем я говорил? О чем я тебе говорю?

— Вы говорили, что вы любите море…

— А еще что? Что еще?

Я не знала, как мне ответить. Он погладил меня по плечу и снова стал спрашивать странные вещи: как выглядят мои родители, на какой улице я жила, на что похож наш дом, какие у нас висят картины, какие занавески. Наконец он опять закрыл рот платком и показал рукой, что я могу идти.

Часа через два ему принесли глиняную миску и деревянную ложку. Он поднял крышку, и лицо его почти исчезло в облаке пара. Потом он принялся есть, очень медленно, выпятив нижнюю губу. Тем временем мы — человек десять — читали вслух, стоя вокруг него. Без всякого сомнения, ученики наслаждались зрелищем, то и дело они замолкали, фыркали, но учитель не замечал и даже пользовался этими паузами, чтобы посетовать на судьбу. Говорил он примерно так:

— Стыд и срам! Стыд и срам! И это обед? Этими помоями должен питаться тот, кто содержит мать, жену и троих младенцев? Неужели среди сынов человеческих так и не воцарится справедливость? Господи, господи! Где она, справедливость? Почему одним — все, а другим — ничего? А, проклятье, как печет! Опять переложили перцу. За что, за что я гибну в этой конюшне? Кто меня просит корпеть над книгами и насильно учить этих злых тупиц? Торговал бы я дома удочками и жил, как султан!..

Он взял миску обеими руками, выпил жижу и вытер губы тем же грязным платком, в который кашлял.

Когда уроки кончились, он снова подозвал меня и рассказал, что родился в рыбачьем солении, у самой пристани.

— Мы держали лавочку рыболовных снастей, — закончил он. И попросил подождать минутку, пока он напишет дедушке.

Я ждала, а он писал и рвал листочки. Наконец он вручил мне аккуратно сложенную записку.

— Ответа я жду сегодня, — сказал он. — Не забудь: сегодня.

Выходя на тропинку, я развернула письмо и прочитала:

«Девочке не пристало водиться с этими темными, испорченными детьми. К тому же сырость может подорвать ее здоровье. Я, на свою беду, прекрасно знаю, что в школе сыро, но никто не слушает моих жалоб. Никто не соизволил починить крышу или заменить солому черепицей. Вот если бы речь шла о новой крыше для свинарника, тогда другое дело, не так ли? В связи со всем этим, я предлагаю учить девочку на дому. Я мог бы приходить ежедневно, в том часу, который Вы укажете. Без сомнения, Вы знаете, сеньор, как важно для нее образование. Не станем же останавливаться перед жертвами.

Не сомневаюсь, что мое предложение будет принято.

Искренне Ваш

Леон Израэль, штатный преподаватель местной школы.

P. S. Ваша внучка — хорошая девочка».

Я остановилась в замешательстве. Мне представилось, как невыносимо скучно заниматься взаперти, в дедушкином доме. То ли дело эта чудесная школа, где, на что ни взгляни, уносишься мыслью в неведомые края!

Я в первый раз осознала зло как раз тогда, когда меня назвали хорошей. Я разорвала бумажку на мельчайшие кусочки, и они белым роем затрепетали на ветру. С тех пор я всю жизнь думаю, что там, на этой грязной тропинке, я потеряла детство.

За столом, сидя напротив дедушки, я сказала:

— Учитель хочет ходить сюда каждый день.

— Что тут надо этому буйно помешанному?

— Он просил тебе передать…

— Ты лучше ему передай: что он сделал с зерном, которое я ему одолжил? Что он сделал с деньгами, а?

— Он говорит, если ты хочешь, он будет давать мне частные уроки…

— В счет его долга, да? Не на таковского напал! Со мной эти штуки не пройдут. Что ты, в школе не успеваешь?

— Нет, нет. Я хорошо учусь.

— Чего же тебе надо? Хочешь тут заниматься?

— Я ничего не хочу, дедушка, честное слово! Это он…

— Не понимаю. Если ты там учишь все, что надо… А учитель твой плут и обманщик. Задолжал мне тысячу с лишним реалов.

— Он просил, чтобы ты быстро ответил. Он всегда спешит.

— Спешил бы долги платить! Просить мы все горазды.

— Я должна принести ему ответ… от тебя.

— Будет ему ответ.

Сердце у меня прыгало от радости. Однако я знала, что веду себя плохо, — если б я не разорвала письмо, все могло бы обернуться иначе.

Потом я сказала, что в школе смеются над моим платьем.

— Что же ты хочешь надеть? Когда ты от меня отстанешь?

— Я хочу ботинки и вельветовые штаны.

— Хорошо. Скажи Волку, он тебе подыщет.

На другой день я внешне ни в чем не уступала пареньку, который чистил стойла за пятьдесят сентимо и ходил по улицам с метлой на плече. У него мы и купили штаны и рубаху.

Учитель не удивился моему виду — он слишком меня ждал. Я подошла к кафедре и вручила ему сложенную бумажку, на которой дедушка просто написал: «Нет!»

Учитель задумался, не выпуская бумажки. Потом скомкал ее и бросил на пол. Он не сказал ничего, но все утро раскрашивал дрожащей рукой картонные пирамиды. Иногда он смотрел на меня. Мальчишки издевались над ним вовсю, но он, кажется, не замечал. Именно тогда мне дали прозвище «Генерал Дуракин».