Первые шаги жизненного пути - [40]

Хорошо помню, что в это время самое ощущение жизни стало иным, что весь воздух был пропитан ожиданием нового, стал особым, праздничным. Для нас было праздником то, что новое значение приобрел красный цвет; идя гулять, мы с восторгом повязывали себе на рукава красные тряпки.

В то время в Москве выходило много газет разных политических направлений. Папа покупал по десятку газет в день, беспрестанно бегая за ними на улицу. Весь его обычный режим нарушился, он то и дело сбегал со своего верха вниз к нам, так как не был в состоянии усидеть там один. В большом возбуждении пребывали и все его друзья. Каждый день кто-нибудь приходил, споры звучали еще громче прежнего.

Вплотную, т. е. зрительно, я столкнулась тогда с революционными событиями дважды. Один раз, когда мы с папой вдвоем шли по одному из Арбатских переулков, мы увидели следующую сцену. Группа казаков грубо втаскивала на грузовик арестованного царского генерала. Кругом собирался народ. Мы тоже невольно замедлили шаг. В другой раз мы с Сережей долго стояли на набережной Москвы-реки около храма Спасителя и смотрели, как стаскивают с пьедестала памятник Александру III. Огромный бронзовый истукан туго поддавался усилиям десятка мужчин, старавшихся скинуть его вниз.

Судак

В целом же наша жизнь шла прежним чередом. Доживались последние месяцы этой жизни. В конце зимы мы с Сережей заболели тяжелой формой коклюша. Особенно тяжело болела я. Меня буквально разрывал удушающий кашель, каждый приступ которого кончался рвотой. Гольд посоветовал маме на лето повести нас на юг. Нас давно звали в Крым наши друзья Жуковские, у которых в Судаке была своя дача. В тот год они ранней весной уехали туда и взялись подготовить наш приезд.

Мама решилась повезти нас в Судак на все лето, и мы уже в апреле выехали из Москвы. Это первое путешествие по революционной России запомнилось мне на всю жизнь.

Мы ехали в мягком двухместном купе 1-го класса. Уже с самого начала все вагоны были переполнены, главным образом солдатами, возвращавшимися с фронта. Не только все коридоры были забиты людьми и вещами, но и на крышах вагонов ехали люди. Так что над головами все время слышались шаги и движение. Мы ехали без папы, втроем с мамой.

Папа, как обычно, оставался в Москве по своим делам и должен был приехать позднее. Лили тоже собиралась выехать из Москвы через несколько дней. Как только поезд отошел от московского вокзала, мама заперла наше купе и так мы ехали запертые до самой Феодосии. При нашем купе имелся умывальник, который давал нам возможность находиться в купе безвыход-но. Только мама раза два выходила из поезда за кипятком. В это время поезд начал маневриро-вать, и его перевели на другие пути. Мы были в ужасе; нам казалось, что мама потеряется, не найдет поезда, что поезд уйдет без нее. Особенно нервничал Сережа.

Мама очень жалела замученных солдат и офицеров, которые ехали в коридоре нашего вагона и которым, из-за тесноты, негде было даже присесть. Она пустила одного молодого офицера к нам в купе, и они с ним по очереди спали на нижнем диване, в то время как мы с Сережей лежали на верхнем. Помню, что я ужасно кашляла дорогой, беспрестанно просыпаясь ночью.

Как мы вылезли из поезда в Феодосии, как нанимали коляску, чтобы ехать в Судак, я не помню. Но поездку эту по горной, беспрестанно вертящейся крымской дороге я запомнила хорошо.

Ехать пришлось несколько часов в удобной коляске, на паре лошадей. Нас очень занимал новый для нас гористый пейзаж и частые повороты дороги, при которых каждый раз неожиданно открывался новый вид.

Однако путешествие наше сильно омрачилось одним неприятным обстоятельством. Вскоре после того, как мы сели в коляску, Сережа начал жаловаться на плохое самочувствие. Мама пощупала его лоб и обнаружила, что у него сильный жар. На место он приехал уже совсем больным, так что мама с трудом вытащила его из коляски.

Жуковские приготовили для нас две комнаты во втором этаже хорошего каменного дома, принадлежавшего интеллигентной даме, их приятельнице — Вере Степановне Гриневич.

Мы приехали в Судак совсем вечером, когда уже стемнело, так что мама успела только, слегка разобрав вещи, уложить нас в постели. Она мне рассказывала потом, какую мучительную ночь она тогда провела. Сережа горел как в огне, стонал и метался. Она не отходила от него и не раздевалась до утра. И только умиротворяюще действовала на нее волшебно-прекрасная южная ночь. Наша комната имела балкон, выходивший прямо на море. Между кипарисами над морем сияла полная луна. Мама несколько раз в течение ночи выходила на балкон и, несмотря на свое крайнее утомление и беспокойство, упивалась окружающей ее красотой.

На следующий день хозяйка нашего дома указала маме хорошего врача-женщину по фамилии Дельбари. Дельбари осмотрела Сережу и нашла у него глубокий бронхит, развившийся как осложнение коклюша.

Первую неделю нашей жизни в Судаке, пока не приехал папа, а у Сережи держалась высокая температура, я была в значительной степени предоставлена самой себе. К морю одну меня мама не пускала, и я большую часть времени проводила возле дома, на небольшом пустыре, в те весенние дни сплошь покрытом цветущими красными маками. С этого пустыря хорошо было видно море и горы (которые я видела впервые), и я подолгу сидела так, прямо на земле, среди маков.