Первые ласточки - [68]

— Ой-е-ей!..

Олени вздрогнули, вскочили на ноги и заметались вместе с Авкой. Эдэ и Февра тоже крикнули, отскочили в сторону, а потом девочка заметила, что в ее избе погас светлый огонь.

— Что ты наделал, дедушка! — захныкала она. — Повредил у нас электричество! Вот у них горит, а тут нет. Наверно, хореями задел провода. Вон гудят еще…

Елисей выругался и стал вставать.

А Эдэ сказала:

— Вот беда-то — испортил Гришу югыд-би.

— Он, что ли, идет по проводам?.. — Старик посмотрел вверх, в темноту, но ничего не узнал и уставился на дом Гриша. — Верно, не горит у него югыд-би. Что делать?..

Из избы выбежали Федюнька, держа в руках малицу, и Елення, раздетая.

— Кто тут дурит? У нас погас югыд-би, а рядом — горит! А-а, это вроде Февра и дедушка с бабушкой… — Федюнька заулыбался, стал быстренько надевать малицу.

— Почему так? — спросила Елення. — И гудело долго…

— Я, я виноват, наверно. Извиняюсь перед Гришем… — Елисей держал в одной руке хорей, а в другой отстегнутую от копыла нарты вожжу передового оленя.

— Гриша-то нет — он на спевке в клубе! — крикнула им Елення. — Гриш, поди, и приставил к забору хореи! Вот так помощь!.. Феврення, не задерживайся зря, дома ждет Илька! Не терпится посмотреть на тебя!.. — И зашла в избу.

А Федюнька кинулся к сестре:

— Испортили югыд-би! Вот уж вам задаст жару папа!..

— Здравствуй, здравствуй, Федюнька! Почему не здороваешься? Эх ты, ученик-мученик… — Февра ласково обняла братишку.

Тот заулыбался:

— Вуся, вуся!.. О, ты высокая стала!.. А я уже твой подарок жую. А Авка? Молоденький еще. А рога есть…

— Конечно. У собак никогда не растут рога, а у олешка — вот. И белая звездочка на лбу, только плохо видно в темноте. Вырастет — будет олень, приданое мне… — Февра поцеловала оленя в лоб, а потом сказала, беря в руки хорей и вожжу: — А ты, Федюнька, тоже чуточку подрос… Садись, прокачу…

Федюнька обрадовался и сел на оленью шкуру-амдер.

Февра, как заправская оленеводка, хорошо владела хореем и вожжой, стала гонять упряжку вокруг старого дома, чтоб брату подольше ехать.

А Елисей и Эдэ, слышно, крикнули: «Стой, куда!» — но потом заулыбались:

— Мы уж думали, дочка, ты повезла брата по старой дороге в чум.

— Неладно получилось с Гришем — югыд-би-то не горит у него… — вздохнул старик.

Но назавтра монтер все исправил — соединил оборванное место на белом изоляторе и не велел трогать провода, а то может поразить, как молния. С электричеством шутить нельзя!

4

Вот и подошел праздник — десятилетие Октября. В селе Мужи встречали этот день как Рождество или Пасху. Даже лучше. Подумать только — с 1917 года прошло всего десять лет, а в избах селян по примеру Березово и Обдорска засиял яркий огонь — югыд-би. И с помощью высокой мачты можно разговаривать с райцентром. Да и жизнь переменилась: русский или зырянин, остяк или яран — все стали равными. Есть мир-лавка — кооперация, Уралпушнина, фельдшерский пункт, школа… Исчезли голод и заразные болезни, ликвидировали эксплуататоров. Не узнать Мужей.

В первом классе занятия отменили — готовились к встрече этого большого дня. Повесили над школьной доской красный лозунг: «Ленин сказал — надо учиться, учиться и учиться». Кто-то склеивал разноцветные бумажные флажки и гирлянды и развешивал их по комнате, не задевая электрических лампочек. Югыд-би стал гореть хорошо утром и вечером. Комсомольцы украсили клуб, повесили большой портрет Ленина в рамочке под стеклом. Осветили электрическим светом сзади и по бокам — называется иллюминацией. Принесли лозунг на красном материале «Да здравствует Советская власть» и прибили над портретом. А по сторонам и внизу повесили зеленые ветки кедра. По углам здания и вверху на крыше — красные флаги.

Такими же флагами украсились и сельсовет, и мир-лавка, и вторая школа, и фельдшерский пункт, и почта-телеграф, а также отдельные дома, где живут партийцы или члены профсоюза, в том числе и избы Варов-Гриша и Петул-Вася.

Вечером, накануне праздника, доклад о десятилетии Октября делал Биасин-Гал. Он говорил со сцены на зырянском языке и так быстро, что съедал отдельные слова. Был он в темном пиджаке с коричневой гимнастеркой и без усов, отчего казался моложе.

— Ровно десять лет назад, — сказал он, — в 1917 году, мы, трудовой народ, под руководством Ленина свергли власть помещиков и буржуазии, установили новую власть — Советскую…

Он напомнил, какие трудности пришлось преодолеть всем, особенно северянам — коми-зырянам, остякам-хантам, самоедам-ненцам. Он говорил сперва о разрухе и голоде, о болезнях и суевериях, о церкви и шаманстве, о сплошной неграмотности и сопротивлении богатеев.

В зале было жарко и душно. Некоторые мужики даже сняли малицы и подложили под себя, и, вслед за ними, слушающие доклад ребята. Женщины не снимали малиц и сидели потные, красные. Илька и Федюнька были раздетыми и протискались между отцом и матерью. Они нет-нет да шептались и трогали алый галстук на груди Ильки, только что надетый. Илька сам на костылях пошел на сцену в числе будущих пионеров, и перед докладом вожатый Евдок под звуки барабана и горна завязал им галстуки.

А Биасин-Гал все говорил и говорил, теперь уже об ином — о югыд-би и телеграфе.