Первые гадости - [7]

Наконец, весной, когда на больших переменах пионеры стали брать их в хоровод и напевать: «Жених и невеста, тили-тили-тесто», — она решила, что фрукт дозрел и склонен к падению в кусты, и сказала юному Трофиму:

— У меня очень жадный отец, все время бубнит: не по средствам живешь, дочка, — и денег дает на завтрак и на два автобусных билета. Может, мне написать жителям города Донецка и пожаловаться на папу?

Юный Трофим ничего не ответил, носом копаясь в задаче.

— А может, пойдем, попрыгаем завтра? — допытывалась соблазнительница и второгодница. — Только не в нашей дискотеке. Мне местные дураки осточертели: затащат в угол, обслюнявят всю, облапают, вот так вот. Но я знаю одну площадку, где меня не знают, но там входные билеты дорого стоят, но ты попроси у родителей, скажи им: «Дайте денег — я влюбился», — и тебе дадут.

— В кого же? — спросил Трофим.

— Ну в меня ты влюбился! Признайся честно. Или у тебя похоть? Поиграл и бросил бедную Лизу.

Юный Трофим стоически промолчал, повторяя в уме моральный кодекс строителя коммунизма из учебника «Обществоведение».

— Хочешь, я тебя тоже полюблю на время? — доставала Сени.

— На время каникул, что ли? — не понял Трофим. — Но меня же увезут на дачу.

— Ах так! — обиделась красавица. — Ты знаешь Никиту из «Молочного»?

— Десятое яйцо, что ли? — спросил Трофим. — Знаю, конечно, он — друг Ленькин. От шпаны спасает.

— Вот у Десятого яйца всегда на меня есть деньги.

— Так он же работает за зарплату, а я уроки учу даром!

Но Сени молчала, обиженно дергая носом…

«Ладно, — подумал Трофим, — загоню кому-нибудь альбом с марками».

Но из «загнать» ничего путного не вышло. Сверстники за альбом ломаного гроша пожалели, а пионеры брали лишь в натуральный обмен: на значки, фантики и рогатки.

Трофим просто опешил от такой конъюнктуры школьного рынка.

Домой он пошел, как убитый горем, на кровать прилег, как смертельно больной, а в учебник посмотрел, как двоечник. Когда пришла Победа и спросила:

— Ты чего на моей кровати валяешься? — то брат ответил:

— Я теперь здесь жить буду: мне необходима смена обстановки.

— А я где буду жить? — спросила Победа. — В коридоре? На половике кошкином?

— Живи где хочешь, — ответил Трофим. — А лучше дай мне денег — я влюбился.

— Отстань, я сама влюбилась и жажду тратить, — сказала Победа, сбрасывая безропотного брата на пол.

— Обманываешь ты меня, потому что денег жалко, а я, говорят, правда влюбился.

Победа вытащила из-под подушки паспорт Аркадия и сказала:

— А вот это видел!

Трофим полистал без интереса, как таможенник:

— На бразильского футболиста он похож. Только зачем тебе его паспорт?

— Целей будет до загса, — ответила Победа.

— А друг Леня как же? — спросил Трофим.

— А друг Леня — дурак недоделанный! — ответила Победа.

— Может, и дурак, — согласился Трофим. — Он не признается. Но ведь любит. Он же гладил тебя, как кошку.

— Меня все любят, — сказала Победа, — даже учительница трудового воспитания.

— Ты не знаешь, что делают два молодых человека, если у одного полные штаны радости, а у другой — полная юбка? — спросил Трофим.

— Знаю, — ответила Победа.

— И я знаю: мне Сени рассказала с подробностями… А потом что?

— Ты держись от этой Сени подальше, — сказала Победа. — Она трусы «неделька» носит по полгода.

Трофим сказал:

— Я в женских трусах ничего не понимаю, — и пошел к родителям.

Мать уже легла в постель и глаза закрыла:

— Я очень устала на прогулке и просто не дойду в коридор за сумкой, в которой кошелек, в котором деньги, которые я пересчитаю и все равно не дам, потому что сама трачу больше, чем муж зарабатывает.

Василий же Панкратьевич стоял перед зеркалом и стриг ножницами волосы в носу. В чрезвычайной субсидии он тоже отказал:

— Самому не хватает.

— Очень любишь ты себя, папа, — сказал Трофим, — потому и не хватает.

— А чего мне себя ненавидеть? — спросил отец. — Чего я себе плохого сделал? — спросил он еще. — Вот я в твои годы уже… — и дальше последовала длинная история про то, что Василий Панкратьевич в годы сына уже, а сын в те же годы еще, то есть он вроде бы и так же, но, когда надо, не хватает «так же» и получается не то, что надо…

Под конец нотации Трофим забыл, что его привело к отцу. Только утром вспомнил и совсем расстроился, даже в школу не пошел от такой депрессии, а вызвал к себе Леню по телефону.

— Приходи, друг Леня, — сказал ему, — помоги моей беде…

На ночь Леня читал «Камасутру», а приснился ему опоясанный бечевкой повелитель коровьего царства в окружении скота. Утром, находясь в крайне возбужденном состоянии, Леня вспомнил сон и решил стать кришнаитом. Правда, на днях он думал уйти в хиппи, как только получит аттестат зрелости, но одно другому не мешало, наоборот, в такой упряжке, в эдаком тандеме крылось что-то философски новое, до Лени не открытое и со свободной полочкой в нише мировой славы. «Хиппи-кришнаизм», — смаковал он на губах только что открытое мировоззрение, уже посвящая ему всего себя.

Завтракая, Леня спросил:

— Мама, если я не поступлю в институт, ты прокормишь меня до конца своей жизни?

— Прокормлю, родный мой сынок, — ответила Антонина Поликарповна и ушла командовать молочными продуктами.