Первые гадости - [39]

— А где она?

— Я знаю где.

— Хочу, — сказал Трофим.

— А за мать попросишь? — спросил Леня.

— Попрошу, — сказал Трофим, — все равно без толку.

Леня повел Трофима в подвал, где Простофил собирал свою шпану из губошлепов, чтобы покурить конопли, выпить чифирю, кольнуться эфедрином, понюхать пятновыводитель, и развратный Простофил, который менял юных швей-мотористок, как пятачки в метро, с радостью принял Трофима в компанию, потому что продолжал думать о том, как бы постыдно познать Победу для самоутверждения, но не имел случая.

— Садись рядом, — позвал он Трофима.

Трофим сел и с тоской посмотрел на Сени, уже прокуренную, испитую, уколовшуюся и занюханную.

— Как же я буду читать ей «Камасутру», если она спит? — спросил Трофим Леню.

— Она кайфует, — сказал Леня. — Самое время.

— Чего она тебе сдалась? — спросил Простофил.

— Да я сам толком не знаю, — ответил Трофим. — Сдалась вот и все.

Тут Сени очнулась и подползла к ним.

— Простофил, — промычала она, — достань чего-нибудь, хоть водки.

— Денег нет, — буркнул Простофил.

— Отними у малышей, — посоветовала Сени.

— Леня, давай деньги, — сказал Простофил.

— Ерофей Юрьевич на мою зарплату книги покупает, — ответил Леня, — а обедаем мы за его счет.

— Отними у тех, кто на улице, — посоветовала Сени Простофилу.

— Я уже сегодня отнимал, — сказал Простофил. — Всех денег у пионеров все равно не отнимешь, хоть и надо к этому стремиться.

— Кайфолом ты, Простофил, — сказала Сени и обиженная отползла.

Простофил же взялся рассуждать вслух:

— Почему я должен совершать правонарушения: грабить слабых, красть у глупых? Может быть, даже убить кого-то мне придется с годами, — сказал он. — Ну, например, мне нужен хороший дом, чтобы жить, а денег нет ни бумажки. Но не лучше ли для окружающих скинуться этими бумажками и подарить мне дом, чем ждать, когда я, доведенный до отчаянья, кого-нибудь из них пришибу?

Червивин, который тенью крался за Трофимом от дома по заданию, слушал эти слова с лестницы, а спустившись, увидел Трофима в компании Сени, взял девушку за руку и сказал:

— Иди домой и собери вещи. Завтра поедешь по комсомольской путевке строить Куросмысловскую ГРЭС.

— Отстань, а то как врежу, — сказала Сени, вырываясь. — Я лучше завтра в школу пойду.

— Поедешь!

— Пойду!

— Полетишь!

— Поползу!

— Тебя уже выгнали из школы за прогулы, неуспеваемость и поведение, несовместимое с высоким званием советской школьницы, — сказал Андрей.

— Тебя мой папа в окно выкинет, если меня выгонят, — сказала Сени. — И ничего ему за это не сделают.

— Посмотрим, кто кого, — ответил сын эпохи.

— Я приду на ваше бюро и закричу, что ты меня соблазнил, — сказала Сени.

— Ты не первая, — ответил опытный комсомольский работник.

— Но первая несовершеннолетняя!

— И тут не первая, были уже пионерки, — сказал Андрей. — Иди пакуй вещи и комсомольский билет не забудь.

— Не кобенься, Сени, поезжай, — сказал Простофил. — Тут ты всем надоела, а там Десятое яйцо служит. Вдвоем не заскучаете, — и он подмигнул ей.

— А я? — спросил Трофим.

— Тебя я отведу домой, — сказал Андрей.

Когда они пришли в такой богатый дом, то жена как раз делала Чугунову массаж, натирая кошкой спину Чугунова

— Эх, хорошо мне! — кряхтел Василий Панкратьевич. — Я прям чувствую, как живые кошкины токи переходят в меня, уничтожая хвори, принесенные работой.

Червивину показалось неудобным стоять рядом с обнаженным секретарем райкома, и он сказал:

— Ну, я пойду. Надо еще одной девушке комсомольскую путевку выписать, — и он совершенно напрасно подмигнул Чугунову со значением, напоминая ему общую тайну, которую Чугунов давно забыл, и поэтому подумал: «А чего это я клином сошелся на Червивине? Кустым Тракторович — тоже жених хоть куда, правда, без прописки, зато философ марксизма-ленинизма».

Андрей встретил Победу в коридоре и начал было говорить: «Победа, я хочу…» — но услышал в ответ обычное: «Пошел на фиг», — и пошел к входной двери, а Чугунов вспомнил, что давно не воспитывал дочь, и вызвал ее в комнату.

— Ты уже стала членом комитета ВЛКСМ филологического факультета, как я тебе приказывал? — спросил он.

— Нет, — ответила честная Победа.

— А наш недавний гость Кустым Тракторович? — еще спросил Чугунов.

— А наш недавний гость — секретарь факультета с давних пор, — ответила Победа.

Тут Василий Панкратьевич твердо решил, что предпочтет для дочери нравственную суровость Востока распущенным женихам Москвы.

— Общественный труд облагораживает человека, — поддакнула мать, которая выписывала «Работницу» и «Советские профсоюзы», хотя никогда и нигде не работала: ни за деньги, ни для общества.

― Сама-то я не хочу, а другие не просят, — попыталась оправдаться Победа. — Аркадий говорит, что добровольно мы производим только наслаждения, а все остальное — из-под палки, как и всякий зверь в природе, например, слон.

— Забудь о своем очкарике! — закричал Чугунов.

— Нет, — сказала Победа. — Мне за него замуж идти. Как я могу забыть?

— А вот я сейчас задеру тебе подол и выпорю! — сказал Чугунов.

— Тогда я уйду жить в другое место от такого позора, — ответила Победа

— Дура! — сказал Чугунов.

— Я влюбленная женщина

— Дура! Сопливая набитая дура! Он плебей, а ты — дочь партийного работника