Первые гадости - [37]

На следующий день Аркадий пошел устраиваться на работу и его взяли в институт этнографии рабочим по зданию с окладом в семьдесят рублей, из них — шестьдесят четыре на руки, а шесть — на налог. Стал Аркадий носить изо дня в день доски и стекла, столы и стулья, шкафы и картотеки, прислушиваясь, приглядываясь, принюхиваясь, но нет, не было для него в институте творческой работы, в очереди за ней, наушничая и подсиживая, чуть ли не с номерками на руке стояли не только свои, доморощенные, но и люди с улицы, но и хорошие знакомые, но и близкие родственники близких родственников. Сидя в каморке в часы безделья, Аркадий выучил древнегреческий и новогреческий и нашел в институте специалиста, чтобы на нем проверить свои познания. Специалист познаниям удивился, но, не терпя выскочек, придрался к произношению. Аркадий тоже полез драться.

— С кем мне говорить по-древнегречески? — спросил он.

— Например, со мной, молодой человек, — ответил специалист. — Вам нужна «школа», профессор-наставник, а то, что вы делаете, — извините, детский сад.

— А вы откуда знаете, как правильно и неправильно? — спросил Аркадий. — Вот все говорят «Цицерон», а римляне, может быть, говорили «Кикерон»: у них же на одну букву приходилось два звука!

Но специалист только посмеялся в ответ, и Аркадий повесил карниз в его кабинете и ушел, думая, что никому его знания не нужны.

С этих пор он стал бояться незнакомых людей, ожидая зла от любого и чувствуя себя оскорбленным и плохооплачиваемым. В общественном транспорте он озирался: кто первый толкнет, ударит, обложит матом под горячую руку. На улице сторонился прохожих, опасаясь, что кто-нибудь спросит время или закурить и попутно сделает мелкую гадость: наступит на ногу, обзовет за ответ «Не курю». На работе прикидывался дурачком и отвечал односложно. И только наедине со своими мыслями чувствовал себя спокойно.

«Я иду по пути Макара Евграфовича, скатываюсь туда же», — думал он по вечерам, и тут же, постучавшись в стенку, к нему приходил глубокий старик и рассказывал фантастические проекты, из которых лепил историко-философские труды в свободное от метлы время.

— А хорошо бы, Аркадий, не платить министрам зарплату, — мечтал Макар Евграфович, — а разрешить им раз в неделю собирать милостыню, скажем, у Госплана. И по меди в шляпе сразу было бы видно, кто как работает.

— Кто как работает нищим?.. Идея прекрасна, как все неосуществимое, — отзывался Аркадий, с досадой захлопывая учебник. — Вам давно пора писать утопию постсоциализма.

— А вот я еще придумал, как в течение пятилетки посадить за решетку всю страну, — радовался старик возможности высказаться. — Для начала посадить всех директоров магазинов. Это можно делать без зазрений совести, с открытым сердцем и минуя следствие. Через месяц — их замов, тоже с чистой совестью и радуясь за появившихся сирот. Дальше — назначить новых директоров и замов и всех пересажать с чистой совестью через два месяца. И так…

— Но ведь никто не пойдет на такую должность, — подыгрывал Аркадий. — Магазины останутся без руководства, растащат последнее.

— Объявить партийный набор!

— Коммунистов не хватит…

— На какое-то время хватит, а потом объявить комсомольский набор!

— Комсомольцев не хватит…

— На какое-то время хватит, а потом объявить пионерский набор!

— Мне иногда кажется, Макар Евграфович, что мы с вами одного возраста.

— Так оно и есть, — отвечал глубокий старик.

«Не совсем так, — думал Аркадий, — вы развлекаетесь мыслями, потому что в вашей жизни нет конкретики, а в моей есть. Значит, я старше».

А за окном вовсю увядала осень и дневной свет все глубже прятался от ночи. Аркадий продолжал добросовестно посещать службу, ища хоть какой-нибудь выход из должности рабочего по зданию, оказавшись на деле рабочим по заданию.

Однажды его вызвали на медкомиссию в военкомат, и по пути он встретил Антонину Поликарповну и Чищенного. Заведующая шла под руку с начальником и, поскольку вымахала ростом, шла рядом с Чищенным вприсядку. Но Аркадий не стал подходить и здороваться, потому что в институтском холле накануне прочитал, что в Северо-Кавказскую этнографическую экспедицию требуются лаборанты. Он уже записался в нее на зимний сезон и забыл про московскую жизнь.

А вечером, вернувшись из военкомата, где его в очередной раз признали годным к строевой, лег на кровать и загрустил о двух неизбежно потерянных годах жизни.

«Забуду все языки к чертовой матери! — выругался он. — Запомню только по-русски «слушаюсь» и «так точно». Буду, как собака, на команды реагировать».

И вот раздался стук не в стену, а в дверь: пришла Победа.

Она уже давно поняла, что если думать только о себе, то ничего путного из этого не выйдет, и два месяца думала об Аркадии, какой он хороший, но держалась в надежде, что хороший Аркадий первым объявится перед плохой Победой. Утром она подкараулила Макара Евграфовича у помойки и ласковыми словами выведала, где скрывается Аркадий. А после занятий, после библиотеки, в которой она никак не могла постичь, что скрывается за фразой «игнорировала специфику отношений собственности», потому что думала о другом, а не потому, что была дура, взяла и пришла, наплевав на девичью гордость.