Первогодки - [27]

У меня похолодело в груди, отяжелели руки, ноги. Поведение Валерия мне показалось странным и необъяснимым. Как он мог? Тягач ждали, а он… Это похуже самовольной отлучки! А как с Машенькой? Но может быть, так и должен поступать настоящий мужчина? Я стал спрашивать про форсунки, но Валерий, растягивая в зевке рот, махнул рукой:

— Пустое. Иди. Спать охота.

Я вылез из палатки и побрел к постовому грибку. Как же я должен теперь относиться к Валерию? Может быть, он все-таки чинил форсунку? А если не было никакой неисправности? Что у него было с Машенькой? И зачем он мне все это рассказал? Считает, что у меня не может быть своего мнения? Как же мне поступить?

Я поправил на плече автомат. Скорей бы уж смена. Но Кашуба на пост не торопился. Он легко вскочил на тягач, открыл капот и склонился над мотором. Видны были только его синие трусы.

— Эй, что ты там забыл? — крикнул я. — Нельзя без хозяина. Сломаешь еще что-нибудь. Тут кумекать надо.

— Не твоего ума дело, — высунул из-под капота голову Кашуба. — А уж в дизелях мы что-нибудь кумекаем. Как-никак до армии три года трактористом в совхозе вкалывал, прав только нет, утерял перед самой армией.

Я догадывался, что интересовало Кашубу, и настороженно поглядывал в его сторону. Вскоре он спрыгнул на землю и пошел мыть руки. Мне он ничего не сказал.

На смену Кашуба пришел в чистом кителе «ХБ», со свежим подворотничком и сияющей пряжкой ремня. На груди висели знаки отличника Советской Армии, специалиста I класса и спортсмена-разрядника.

— Что, пример заразителен? — Я демонстративно оглядел его с головы до ног. — А вот до Абызова не дотянул — складочек на брюках нет.

В душе я был все-таки доволен — Абызов произвел впечатление на старослужащего Кашубу, но больше всего меня тревожил вопрос: что там с форсункой? Спросить? Но Кашуба считает меня чуть ли не подпевалой Валерия.

— Тебе тоже не мешает почиститься, — не обращая внимания на насмешку, проговорил Кашуба. — Что ты такой зачуханный? Дневальный все же.

Ответить я не успел — зазвенел телефон, и Кашуба первым схватил трубку.

— Пожар усиливается на всех постах, — проговорил он встревоженным голосом, заслушав чей-то доклад.

— На всех?

— Доложил первый пост. С ним связь, но оттуда видно почти все. Как бы наших ребят, что сидят на мотопомпах, не отрезало. Видишь, ветер крепчает? Не нравится мне это.

Я всмотрелся в сторону леса. Верхушки деревьев уже раскачивались и шумели под напором ветра, и с каждой минутой порывы его усиливались. Можно было себе представить, что делается там, в лесу, у открытого огня. По спине невольно пробежали мурашки.

— Так что будем делать? — спросил я, стараясь казаться спокойным.

— А что делать, — Кашуба свел к переносице выгоревшие на солнце брови, — нести службу. Об усилении огня знают уже в штабе руководства.

— Сидеть сложа руки? — усмехнулся я.

— Тебе нужно дело? Принеси лопату и окапывай лагерь.

Смеется он, что ли, надо мной? И я стал доказывать, что бульдозером это можно сделать за час. Кашуба слушал, поковыривая спичкой в зубах, потом послал меня будить Абызова. «Пусть заводит тягач и окапывает лагерь!» — крикнул он мне вдогонку.

Едва Валерий открыл глаза, я рассказал ему про усиление огня и про то, что Кашуба копался в моторе.

— Что он понимает? — потягиваясь и зевая, сказал он.

— Понимает. Он три года до армии трактористом работал.

— Что? — встрепенулся Абызов, мигом сгоняя с себя сонливость. — Зачем ты ему разрешил? Он не имел права.

— Он и не спрашивал. Дежурный все-таки.

— «Дежурный»… Мямля ты! — обозлился Абызов, торопливо одеваясь.

— Так ты насчет форсунки, выходит, наврал? — спросил я.

— Чего прицепился? Да пусть он роется. Ищейка. Все равно ничего не найдет. И вообще это меня мало трогает.

Абызов старался показать, что он безразличен к поступку ефрейтора Кашубы, но я хорошо знал Валерия и видел, что он нервничал.

— О Машеньке никому ни слова, — глухим голосом приказал он. — Могила. Понял?

Когда я вернулся к постовому грибку, Кашуба все так же сидел на ящике и смотрел в сторону леса. Потом он достал сигарету и долго мял ее пальцами. Прикуривая от спички, он уткнулся лицом в согнутые ковшиком руки, и я первым увидел бегущего человека.

— Смотри-ка… Бежит кто-то! — воскликнул я, указывая рукой.

Кашуба вскинул голову, зорко, по-ястребиному вглядываясь в бегущего.

— Кажись, Мухомедяров с третьей точки, — проговорил он и пружинисто вскочил на ноги. — Мухомедяров. Точно. Видно, что-то стряслось. Не иначе.

Кашуба швырнул на землю так и не раскуренную сигарету и широким шагом пошел ему навстречу.

Третья точка… Там же Федор, вспомнил я, не спуская глаз с Мухомедярова. Что-то тревожное почудилось мне в тяжелом беге солдата, в резком движении рук.

— Эй, Мухомедяров, что случилось? — кричал на ходу Кашуба.

Они встретились метрах в ста от лагеря, о чем-то оживленно переговорили, и Кашуба побежал назад, к грибку, а Мухомедяров поплелся шагом.

— Несчастье! — подбегая и хватая трубку телефона, крикнул Кашуба. — Копейкин ногу сломал.

— Федор?! — вырвалось у меня, и я схватил его за руку.

— Да погоди ты с эмоциями, — раздраженно вырвал руку Кашуба и закричал в трубку: — «Ромашка», «Ромашка», срочно дайте дежурного!