Первая заповедь блаженства - [44]

— Каарел понемножку приходит в себя, — сказала Тийна, — ну, и мы тоже… А вы-то как?

Мы вкратце рассказали о себе и попросили передать наши приветы всем, кто нас знал… На большее времени не хватило.

Моя жизнь постепенно входила в колею. Папа с мамой наконец поверили, что их мечта сбылась. Бабушки и прочие родственники вновь обрели смысл жизни. Они снова дружно стояли передо мной на коленях, и это было непередаваемо мерзко. Я сдерживался, я боролся с собой, пытаясь испытать хоть какие-то тёплые чувства к родным, но у меня ничего не выходило. Похвалы и слёзы умиления вызывали во мне трудно преодолимое желание взвыть и убежать на край света.

И я убегал — в консерваторский класс к своему строгому, ехидному профессору и отдыхал душой, слушая его раздражённое ворчание.

Прошло полгода. Наступила весна. На Пасху Вася всё-таки затащил нас на ночную службу. Было непонятно, но красиво. Меня грела мысль, что где-то далеко в деревенской церквушке сейчас тоже идёт служба, и те, кого я люблю, так же как и я, идут со свечами вокруг храма.

Я по ним очень скучал. И какова же была моя радость, когда мне вдруг позвонила Тийна! Они с Каарелом были в городе и хотели со мной увидеться.

Мы встретились перед Большим театром. Тийна, увидав меня, бросилась навстречу, но вдруг остановилась, не добежав трёх шагов, и замерла, опустив голову. Её внезапное смущение передалось и мне, и я стоял, не зная, что делать.

— Привет, — тихо промолвила Тийна.

— Привет, — отозвался я.

Мы помолчали ещё немного. Наконец Тийна совладала с собой.

— Ты знаешь, — заговорила она, — когда ты уехал, я поняла, что…

— Что? — услыхал я собственный внезапно охрипший голос.

— Что я скучаю…

— Я тоже! — осмелел я. — И я давно хотел сказать тебе, что…

— Что? — подняла глаза Тийна.

Но единственно верные слова застряли у меня в горле, и я стоял, хватая ртом воздух, как рыба, пока к нам не подошёл стройный, спортивного вида парень с короткой стрижкой, в котором я с некоторым трудом признал Каарела.

— Здравствуй, — сказал он, протягивая мне руку.

Его пожатие было энергичным и крепким. И вообще, он перестал быть похожим на то полупрозрачное существо, которое я два раза принял за ангела. Теперь Каарел выглядел как фотомодель. Девицы оглядывались на него, рискуя свернуть себе шею. Мне стало грустно. Да, конечно, Каарел обрёл здоровье… Но что-то, несомненно, потерял. И он понимал это: где-то глубоко на дне его светло-серых глаз таились растерянность и тоска.

Мы с Тийной схватились за Каарела как два утопающих. Он взял нас на буксир и повёл к лавочкам.

— Ну, как ты живёшь, Илько? — спросил он по дороге.

— А мы улетаем, — сказал он, выслушав мой краткий отчёт.

— Куда?!

— В Эстонию. Завтра у нас самолёт.

Я так и сел, и хорошо ещё — не мимо лавки.

— Скажите, что вы пошутили, а? — жалобно проговорил я.

— Какие шутки! — ответил Каарел. — Мы больше не можем оставаться здесь. Мы должны вернуться домой. Тийне надо учиться, да к тому же…

— В Каарела влюбился наш хореографический кружок, — наябедничала Тийна. — В полном составе. Дорогой братец имел неосторожность танцевать при девчонках.

— Я не виноват! — воскликнул Эстонец.

— Но танцевать я больше не буду, — сказал он следом. — Я лучше поеду искать Сетумаа.

— Но ты же знаешь, что от Сетумаа ничего не осталось, — осторожно произнесла Тийна. — Это же пограничная территория, там теперь сплошной асфальт и военные лагеря, и с той и с этой стороны границы…

— Я не верю, что не осталось ничего, — тихо промолвил Каарел.

Глава 20. Занавес опускается

Так они и улетели от меня. Первое время мы перезванивались, а потом в мире снова создалась напряжённая обстановка, и многие страны объявили друг другу бойкот. И наши с Каарелом и Тийной тоже.

Я долго не оставлял попыток достучаться до них, но на экране высвечивалось одно и то же: «доступ закрыт». И даже Васин батюшка не мог с этим ничего поделать.

Настала зима. Программы Новостей становились всё страшнее. Меня начали мучить дурные предчувствия. И однажды они загнали меня в ближайшую церковь.

Я взял самую большую свечку и стал думать, куда бы её поставить. Подсвечников было много, и я подумал, что в следующий раз нужно будет вместо одной большой взять много маленьких свечек.

Наконец я решил поставить свою свечку на подсвечник, который стоял посреди храма. Укрепив свечу, я отошёл к стене, чтобы меня не было видно, и решил помолиться.

«Господи! — мысленно произнёс я. — Вот я пришёл… к Тебе…»

Что говорить дальше я не знал. То, что было у меня на сердце совершенно не походило на молитву.

«Зачем Ты разлучил нас?! — с гневом подумал я. — Это нечестно! Разве Ты не мог устроить всё как-нибудь иначе?! А говорят, что Ты добрый… А на самом деле… Я не буду врать! Я скажу всё как есть! Можешь меня наказывать, но я в Тебе разочарован! Почему всё так плохо?! Я не хочу смиряться, как этот Твой Вася! Я хочу получить весть от Тийны и Каарела… от Татьяны и Кирилла, впрочем, какая разница?! Я хочу получить весть немедленно, Ты меня слышишь?!»

Ничего не произошло. Я повернулся и пошёл прочь.

Весь день я ждал громов и молний на свою голову, и даже начал сожалеть о своей откровенности. А ночью мне приснился давно, казалось, забытый страшный сон.