Первая версия - [42]

«Проницательный старик», — подумал я про себя. Мне было приятно, что Алексей Сергеевич вычислил, с кем приехала Люба и кто ее главная симпатия. Я даже расправил плечи.

«Так, наверное, ведет себя петух в курятнике», — ехидно прошипел мой внутренний маленький Турецкий.

Люба все же сменила гнев — на милость, а туфли — на кроссовки. Она с Ломановым играла в бадминтон на тропинке, ведущей от калитки к дому. Из раскрытого окна кухни доносился запах жареного мяса.

—        Петя не доверил мне готовить ужин, сказал, что настоящее мясо должны жарить настоящие мужчины.

—        Ну, Петя, может быть, и не справедлив к женщинам, но мясо он готовит отменно. Принимаете мое свидетельское показание? — хитрю прищурился старший Зотов в мою сторону.

Я немедленно принял, как советовал незабвенный Веничка Ерофеев. Тем более что запотевшая водка из холодильника и целый строй бутылок с самодельными наливками, выставленные под яблоней, располагали к подобным ассоциациям. Жаль, очень жаль, что нынче я за рулем. Придется мне ограничиться лишь рюмкой наливки. Главное — выбрать, какой именно.

—        Это — вишневая, а вот это — черносмородиновая, — рассказывал гордый и повеселевший старший Зотов, — а это — фирменная, малиновая. Весьма рекомендую.

—        Солидная рекомендация, — сказал я, присаживаясь к столу.

Люба немного кокетничала, сервировка стола свидетельствовала о том, что она не только играла в бадминтон, но и приложила руку к устройству ужина на свежем воздухе.

Она была необыкновенно хороша в этот момент. Ее обычно гладко прибранные с небольшим пучком волосы, как бы подготовленные для упрятывания под театральный парик, были распущены и достигали плеч. В сумерках они казались черными, хотя я знал, что этот цвет скорее можно назвать темно-русым. Глаза, голубые при солнце, были глубокими и темными, в них мерцала тайна, золотые огоньки словно бы загорались в центре зрачка, когда она смотрела на меня. Что же это такое творится? — прямо сильфида какая-то. Не улетела бы в ночь, как легкая тропическая бабочка.

Я смотрел на нее во все глаза. Может быть, я поступил невежливо, сев за стол первым, но, похоже, меня здесь почитали за старшего. Люба села напротив меня, наверное, хотела, чтобы я утонул, то есть чтобы погиб в глубине ее прекрасных глаз.

Люба вдруг расхохоталась, будто бы на пустом месте. Она ни слова не могла вымолвить, лишь указывала рукой куда-то за мою спину. Я, естественно, с некоторой долей самоуверенности подумал, не выросли ли у меня крылья. Но это была всего лишь собака. Рыжий коккер-спаниель.

Рассмотрев его получше, я понял причину смеха Любы: на голову спаниеля был натянут кусок капронового чулка.

—        Прямо террорист какой-то, — сказал я.

—        Скорее его хозяева террористы, — отозвался Алексей Сергеевич. — Эту штуку с чулком они придумали, чтобы Тэдди свои длинные рыжие уши не пачкал. Он к нам любит ходить, мы его немного подкармливаем. Его хозяева свихнулись на сыроедении и вегетарианстве одновременно и считают, что собака должна свихнуться вместе с ними. Да где это видано, чтобы охотничья собака одной морковкой питалась?

Он потрепал пса по загривку.

—        Мы с Тэдди подружились, когда он позорно и неумело пытался своровать у меня кусок мяса. Разделили тогда на двоих.

Стоял прекрасный летний вечер. Небывалым покоем был напоен воздух, и мне с трудом верилось, что люди могут убивать друг друга, да и вообще желать друг другу зла.

Мы с большим сожалением покидали эту милую, уютную дачу. С хозяином мы обменялись телефонами, но после нашего разговора я не очень-то верил, что он мне позвонит. Даже если позвонит, вряд ли из этого выйдет что-то толковое. О поездке я конечно же не жалел. Такого эмоционального заряда мне хватит надолго. К тому же воздух хоть немного очистил мои прокуренные легкие жителя мегаполиса. А ощущение покоя! Я чувствовал, что оно еще не скоро вновь посетит следователя по особо важным делам Турецкого Александра Борисовича.

Люба сидела рядом, она опять собрала волосы в балеринскую прическу, но все равно казалась необычайно близкой и трогательной.

Мы высадили Ломанова у «Проспекта Мира». Люба жила на Пятницкой.

—        Слушай, — спросил я ее нарочито серьезным, «следовательским» голосом, — дорогая, так о чем ты хотела со мной поговорить? Какие такие важные дела?

Она виновато опустила голову и молчала. Вдруг исподлобья она бросила на меня тот самый огненный взгляд, сжигающий годы, и ослепительно улыбнулась. И тут... я опять (или наконец-то?) вспомнил о Марине. Е-мое! Ведь она меня давно ждет!

Мы подъехали к огромному желтому дому, стоящему почти напротив роскошного и освещенного, словно днем, офиса банка «Столичный». Въехали во двор. Вот и Любин подъезд. Третий. Мы сидели напротив ее подъезда в моей машине и целовались. Все-таки я не удержался, старый ловелас!

—        Я постараюсь встретить тебя завтра после спектакля, — оторвавшись от ее губ, проговорил я очень быстро.

Люба отстранилась и посмотрела на меня с недоумением. В ее глазах появилось то же мгновенное выражение, как в тот момент, когда ей предложили сменить туфли на кроссовки. Она явно готова была пригласить меня на кофе, но надо отдать ей должное — быстро взяла себя в руки. Поцеловав меня в висок, она выпорхнула из машины, кинув мне на ходу: