Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - [18]

– А теперь – к делу, мистер Эндрю Полмрак! Кто ты такой? Откуда родом? Как очутился на этом судне?

Впервые он задавал мне такие вопросы. Гарри – из тех, кто предпочитает говорить о себе и о том, что их интересует. Поскольку я давно понял и принял это, мне польстил интерес к моей особе, и я, как мог, постарался удовлетворить его. Я рассказал о себе почти все.

Впервые я облек свою историю в слова. Тогда-то я и понял, как это странно и насколько слова отличаются от реальных событий. Бывает так, что сами события неприятны, а повествование – отрадно.

Когда я закончил, Гарри лишь головой покачал.

– Весла господни! – сказал он. – Так ты из Стровена. Вот так совпадение. – И еще он сказал: – Я знал моряков родом из Стровена. Из Мюиртона, из Каррика, из других горных поселков. Все они – добрые товарищи.

А потом он понизил голос, будто доверяя мне великую тайну:

– И знаешь, что я тебе скажу? Я сам бывал в Стровене.

Не дав мне возможности спросить, зачем он там бывал и когда, Гарри заговорил очень торжественно, ощетинив брови:

– Эндрю Полмрак, – произнес он. – Ты – славный мальчик. Спасибо, что рассказал мне свою жизнь.

И, словно мы вместе совершили некий ритуал, протянул руку над зыбью книг и крепко сжал мои пальцы:

– Пусть жизнь будет добра к тебе.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Дни сливаются, и посреди океана не ставят вехи. Я в точности не помню порядок событий, приключившихся в пути, но сами события запомнил хорошо. В один из таких неразличимых вечеров Гарри Грин в своей каюте стал расспрашивать меня о том, как я жил в Глазго перед отплытием.

– Ты сказал, что несколько дней провел в отеле «Блуд», – напомнил он. – Почему именно там?

– Все устроил доктор Гиффен, – ответил я. – А портье поселил меня в тот самый номер, который занимает доктор, приезжая в город.

Гарри попросил описать доктора Гиффена, и я выполнил его просьбу.

– Ясно, я его знаю, – сказал он. – Маленький, аккуратный, вылитая белка.

Я улыбнулся такому портрету.

– Я и сам немало ночей провел в «Блуде», когда мы заходили в порт. У меня там… друзья. – Гарри покосился на меня, и я заподозрил, что он имеет в виду тех женщин из бара. – Капитан Стиллар тоже туда регулярно наведывается, – добавил он. – Наверное, тебе это известно.

Я ничего не ответил – и уж, конечно, не стал упоминать, как видел капитана сквозь щель в двери.

– Да, – продолжал Гарри, – все его художества. Ты не знал, что капитан у нас – художник? Пойдем, я тебе покажу.

Мы вышли из каюты, и Гарри повел меня под палубами, по лабиринту узких коридоров и трапов: мы неуклонно продвигались вперед, пока не добрались до склада в самых недрах «Камнока». Гарри Грин распахнул дверь и включил верхний свет, очень яркий.

Отсек оказался довольно большим, но без иллюминаторов. Посередине стоял металлический стол, привинченный к стальной палубе, а на нем – жестяные банки с тюбиками краски и десятками кисточек. Металлическая дверь – и та была испачкана краской. У стола, тоже привинченный к полу, стоял завешенный тряпкой мольберт. Вдоль стен за канатом были сложены десятки больших и маленьких картин – тыльной стороной к нам.

Похоже, Гарри Грину это помещение было хорошо знакомо. Он выдернул один из холстов побольше и перевернул его.

– Вот, смотри, – сказал он.

Передо мной был портрет женщины, однако художник превратил ее в ящерицу.

Гарри вытаскивал картину за картиной и предъявлял их мне.

– Смотри, – повторял он. – Один и тот же сюжет.

Действительно: на всех телах разных форм и размеров капитан рисовал, словно прозрачное платье, ящерицу.

Пока я смотрел картины, Гарри Грин не умолкал. Должен признать, я не удержался и попытался разглядеть под слоями краски обнаженные тела.

– Это все из-за его жены, – говорил Гарри. – Она родом с Арувулы. Такой остров в Тихом океане возле архипелага Олубан. Капитан заходил туда за грузом копры, и там с нею познакомился. А уже через несколько недель женился и привез ее домой.

Под монолог Гарри я пытался понять художественный метод капитана. Сначала он весьма точно воспроизводил на холсте обнаженное женское тело, а затем поверх него рисовал ящерицу, точно так же, как рисовал ящерицу на живой модели в гостинице.

– Его жену я видел только однажды, – рассказывал Гарри. – Она была в платье до полу с длинными рукавами, а ее лицо закрывала вуаль. Татуировка проступала лишь самую малость. Кто не знает, принял бы это за кожную болезнь. Всем женщинам Арувулы делают татуировку ящерицы.

– Зачем? – спросил я.

– Ну, наверное я не знаю, – ответил Гарри. – Думаю, для них ящерица означает бессмертие. Отрубишь ей хвост, а он отрастает снова.

И он вернулся к повести о жене капитана.

– На Арувуле татуированная женщина – в порядке вещей, – сказал он. – Но в Шотландии – немыслимо. Хуже любого уродства. Извращение. Вот ей и пришлось кутаться с ног до головы. Недолго, правда: в первую же зиму она подхватила пневмонию и умерла.

Я перешел к маленьким полотнам. Размерами не больше книжной обложки, но все детали выписаны с величайшей точностью.

– После каждого рейса он приходит в «Блуд» и нанимает в модели тамошних женщин, – продолжал между тем Гарри. – А потом, уже в море, пишет по холсту.