Первая страсть - [76]

И Андре Моваль понимал, почему вдова-царица поставила манам своего супруга такую гордую, такую памятную гробницу. Не для того, чтобы показать могущество своего богатства и силу своих сожалений. Нет, воздвигая огромную мраморную погребальную глыбу, она хотела навсегда иметь перед глазами знак, который напоминал бы ей об исчезнувшем царе. Ах, мудрая и осторожная царица Артемизия хорошо знала, как быстро мягкая и коварная азиатская земля посылает сердцам забвение и утешение, и против забвения-то она и воздвигнула этот монументальный склеп. Понадобилась вся крепость его каменных рядов и все живые фигуры его фронтонов для того, чтобы заставить ее помнить о том, кто покоился в этой усыпальнице. И если она столь торжественно схоронила погибшего супруга, то это было сделано для того, чтобы принудить себя хранить память о нем!

Разве он, Андре, не испытывал этого разрушительного действия азиатской земли и по-своему не чувствовал его последствий? Разве он не сознавал себя отделенным от своей прежней жизни огромным расстоянием? Правда, когда почта доставляла ему известия из Парижа, он радовался, что родители его здоровы, что его мать, не примирившаяся с его отсутствием, начинает, тем не менее, привыкать к нему, но что до всего остального, о чем говорилось в этих письмах, все это казалось ему странно далеким. Письма Древе производили на него то же впечатление. Тот Андре Моваль, к которому они были обращены, не был теперешним Андре Мовалем. Все, что раньше занимало, увлекало его, забавляло или заставляло страдать, все это оставляло его равнодушным. Так, например, последнее послание Древе, полученное несколько дней тому назад, не вызвало в нем никакого волнения, а между тем оно объявляло о событиях, которые должны были бы живо напомнить ему об еще недавнем прошлом, так как Древе сообщал ему известия о г-же де Нанселль.

Г-жа де Нанселль! Уже не в первый раз Эли Древе по какой-то странной случайности говорил с ним о ней. За некоторое время до отъезда Андре Древе упоминал о ней косвенным образом. Действительно, однажды Древе застал старика Марка-Антуана де Кердрана в большом волнении. У него только что был в гостях Жак Дюмэн, романист, просивший его быть секундантом в одной неприятной истории. Так как он был застигнут на месте преступления неким г-ном де Нанселлем, жена которого была его любовницей, то должна была произойти дуэль. Древе рассказал все это Андре, думая, что это ему интересно, ввиду того, что он слышал, как Андре говорил о своем знакомстве с Дюмэном, которого он встречал у друзей. От Древе же Андре узнал о последствиях этой дуэли: о пуле, ранившей Дюмэна в руку, и о разводе г-на де Нанселля с женой. Он выслушал рассказ своего друга, не вставив ни одного замечания, затем они заговорили о другом; но г-жа Моваль в продолжение нескольких дней видела своего сына озабоченным и безмолвным. Бедную женщину это беспокоило. Она все боялась, как бы Андре не впал снова в то тоскливое состояние, которое овладело им со времени смерти дяди Гюбера и продолжалось несколько месяцев. Поэтому она пугалась при мысли, что сын ее отправится в Будрум в подобном настроении. К счастью, ее опасения оказались напрасными, так как к Андре скоро вернулось его обычное расположение духа, и он с удовольствием принялся за свои приготовления к путешествию. Когда приблизился срок отъезда, г-жа Моваль увидела, что он уезжал почти радостный с мыслью, что для него начнется новая жизнь.

С тех пор как Андре Моваль находился в Будруме, Эли Древе писал ему довольно исправно. Древе говорил другу о своих литературных планах, по-прежнему удивительных, и о своих не менее удивительных любовных похождениях. Он примешивал к этому свои обычные шуточки относительно Марка-Антуана де Кердрана, у которого, в ожидании лучшего, он по-прежнему служил секретарем. В последнем из этих писем Древе объявлял о женитьбе Антуана де Берсена. «Да, дорогой мой, Берсен женится, Берсен, живший с Алисой Ланкеро, и знаешь, на ком он женится? На разведенной жене г-на де Нанселля, о дуэли которого с Жаком Дюмэном я тебе когда-то рассказывал; еще Кердран был секундантом. Но до всего этого тебе нет никакого дела, восточный ты человек, сожительствующий с тенью царицы Артемизии, если, впрочем, ты не предпочитаешь ей, старый развратник, кого-нибудь менее знаменитого, но более живого, так как ты уж, наверно, превратил в гарем почтенную контору Мореходного Общества»…

Андре Моваль замедлил свои шаги. Он приподнял шляпу и вытер лоб. Теперь было уже совсем светло. Солнце, вставшее из-за горы, обливало небо божественной ясностью. Вдали сверкало море. Чудесное молчание парило над неподвижной красотой предметов. В полуоткрытой калитке сада показалась женщина. Она быстро опустила на лицо покрывало и со смехом захлопнула калитку… Она выходила, очевидно, за водой к цистерне, каменный куб которой, увенчанный куполом, был виден Андре в некотором отдалении. Андре пошел дальше, но услышал за собой чьи-то шаги. Он обернулся и узнал хозяина сада.

По его круглой голове, крупному носу и большим усам Андре вспомнил, что видал его у г-на Дермона, которому он приносил иногда медали, найденные за этой оградой. Очевидно, он собирался предложить что-то, потому что, приближаясь, рылся в своем широком поясе. Андре, улыбаясь, принял то, что ему подал с вежливыми поклонами толстый человек, и развернул бумагу, в которую был уложен сверток.