Первая проза - [3]

В черновом варианте была, например, целая глава, посвященная биографии Сабурова. В опубликованном тексте «Дней и ночей» эту главу заменили всего несколько абзацев. Не вошедшая в повесть глава была в известной мере ответом на вопрос: что думал я, че­ловек своего поколения, тогда, в мае-июне сорок третьего года, о некоторых проблемах, связанных с предвоенным временем.

Будучи человеком не только из интеллигентной семьи, а из семьи военной интеллигенции, из офицерской семьи, я, например, понял на войне, что часть нашей интеллигенции в 30-е годы непра­вильно относилась к армейской службе, да и с ней, с интеллиген­цией, в этом отношении часто поступали неправильно. Как много интеллигентов «откручивалось» от армии, проходило мимо одного­дичной службы, отказывалось оставаться сверхсрочниками. И с ка­кой легкостью им это удавалось! А ведь к концу войны оказалось, это я уже забегаю вперед, что около половины командиров стрелко­вых полков не были до войны профессионалами. Вот эта тема тоже проходила. Она частично где-то осталась в повести, но в черно­вом варианте она была более подробно разработана.

— Почему же эта глава не вошла в окончательный текст «Дней и ночей»?

— Дело, пожалуй, в том, что тогда, в сорок третьем году, у ме­ня не всегда хватало решимости додумать до конца на бумаге те трудные вопросы, которые поставило перед нашим поколением вре­мя и над которыми я, как и многие другие люди, мучительно раз­мышлял.

Все в этой главе было для меня тогда важно, в основе лежало верное, очевидно, чувство, но написано все это было наспех, в чем-то умозрительно и схематично. И когда я, понимая, что стено­грамма есть стенограмма, стал по первому разу править повесть, то без чьих-либо нажимов и настояний снял этот кусок.

Не знаю, удалось ли бы мне тогда его напечатать, если бы я этот кусок сохранил. Но я вынул его сам, потому что понял, что он не получился. Важный для меня по мыслям, он не стал прозой, не стал органичным куском книги, рвал повествование. Поэтому-то из первоначального текста «Дней и ночей» он я выбился, так сказать, сам собой. При этом в повести остались весьма острые для того вре­мени разговоры. Не предыстория Сабурова, а именно то, о чем дей­ствительно говорили на фронте, пытаясь постичь причины наших неудач в начале войны. К примеру, слова «драп», «драпанули», их ведь не потом придумали, они бытовали тогда на фронте.

Главу о биографии Сабурова, как своего рода литературный до­кумент, относящийся к истории создания «Дней и ночей», я позднее, уже в шестьдесят шестом году, снабдив соответствующими поясне­ниями, целиком напечатал в 78-м томе «Литературного наследства», посвященном советским писателям в годы Великой Отечественной войны. Вы об этом знаете.

В связи с разговором о значительном сокращении первоначаль­ного текста «Дней и ночей» я хотел бы еще сказать следующее. Браться диктовать стенографистке или пользоваться, вот как сей­час мы с вами, диктофоном можно только при твердой решимости в дальнейшем сокращать надиктованное. При твердом сознании, что это только первый черновик. Иначе человек, который работает со стенографисткой или пользуется диктофоном, становится графома­ном. Я это понял еще в самом начале работы и не держался потом за куски и кусочки.

Мне, как я уже говорил, нравилась книга. Мне казалось, что я создал в ней сразу нечто более значительное, чем выяснилось впо­следствии. Может, это было ощущение молодости и войны, опасно­сти, трудности обстоятельств, в которых делалась книга,— все это сказывалось, конечно. Но, в общем, я несколько обольщался. Но я никогда не обольщался насчет того, что пишу набело.

Работал я над книгой много. Всю осень сорок третьего года. Ра­ботал до изнурения. До такого изнурения, что зимой сорок четвер­того у меня было нервное истощение и я среди зимы две недели, как ни стыдно признаться, провел в санатории. Видимо, накопилась усталость, а было мне тогда всего двадцать девять лет.

Печатались «Дни и ночи» кусками в «Красной звезде»; помнит­ся, было опубликовано кусков десять. Полностью книга была напе­чатана журналом «Знамя».

В книге у меня была одна линия — история со шпионом, преда­телем, сыном попа. Причем поп был не на стороне своего сына. Из-за предателя чуть не погибал Сабуров. Вот так была сплетена эта история, полудетективная, в общем, дешевая и плохо написанная. Но она мне нравилась, мне казалось, что без нее роман не стоит на ногах, нет сюжета. И хотя меня Вера Васильевна Смирнова, бывшая моим редактором в «Знамени», слезно уговаривала выкинуть эту историю, показывая, как она легко вынимается, я уперся и ее не вынул. «Знаменем» так и была напечатана эта история, занимавшая два или три, может, листа.

— А в первом книжном издании?

— Выкинул я это. В первом же книжном издании, по-моему, я ее выкинул.

— Вносили ли вы изменения в позднейшие редакции «Дней и ночей»? Если вносили, то какие именно? Чем были вызваны эти из­менения?

— В позднейшие редакции? Нет, кроме мелких деталей, мелких подробностей, изменений, пожалуй, не вносил. А стилистически во­зился много. Много раз правил. Да, я чуть не позабыл об одном из­менении. В первых изданиях «Дней и ночей» московский корреспон­дент, побывавший в Сталинграде в батальоне Сабурова, носил фами­лию, кажется, Авдеев. В более поздних изданиях я дал ему фами­лию Лопатин.