Первая красотка в городе - [52]

— но мои вещи ПОЙДУТ, Генри…

— «мистер Мейсон», пожалуйста! только мои друзья…

— вы что пытаетесь — ОБОСРАТЬ меня?

— слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырный вы будь здоров. вам бы швабрами торговать, или страховками, или еще чем.

— а что с моими вещами не так?

— нельзя быть настырным и писать одновременно. так мог только Хемингуэй, и даже он потом разучился писать.

— я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!

— 1955.

— 1955? это в каком смысле?

— это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 — снова и снова.

— черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! нет ничего другого! какого дьявола ты мне тут вешаешь?

Генри Мейсон испустил долгий медленный вздох и откинулся в кресле. художники нестерпимо тупы. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохи ни были. если у них не получалось, они все равно верили в собственное величие, сколь бы плохи ни были. если у них не получалось, виноват в этом всегда бывал кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако на каждого Моцарта приходилось 50 000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только лучшие бросали игру — вроде Рембо или Россини.

Бёркетт закурил еще одну сигарету и, снова держа перед собой горящую спичку, сказал:

— слушайте, вы же печатаете Буковски. а он прокис. сами же знаете, что он прокис. признай это, чувак! Буковски же прокис, а? правда?

— ну, прокис.

— он пишет ГОВНО!

— если говно продается, мы будем его продавать. послушайте, мистер Бёркетт, мы — не единственное издательство. попробовали бы кого другого? не принимайте наше суждение, и все.

Бёркетт встал.

— а толку-то, ёбть? вы все одинаковы! вам хорошая литература ни к чему, всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы — дохлятина! ДОХЛЯТИНА, слышь? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, — ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!

Бёркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.

Генри Мейсон встал, подобрал сигарету, сунул ее в пепельницу, сел, закурил свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. откинулся на спинку кресла и затянулся: так приятно, что Бёркетт ушел, такие люди просто опасны — абсолютно безумны и злобны — особенно те, кто всегда пишет о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или ЛУЧШЕМ МИРЕ. господи, господи. он выдохнул. задребезжал интерком.

он снял трубку.

— к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли.

— чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В ОБЩАГЕ.

— он говорит, что у него есть новый рассказ.

— прекрасно. пусть оставит у тебя.

— он говорит, еще не написал.

— ладно, пусть план оставит. я посмотрю.

— он говорит, у него нет плана.

— так чего ж ему тогда надо?

— он хочет поговорить с вами лично.

— и ты не можешь от него отделаться?

— нет, он только таращится на мои ноги и скалится.

— так одерни же юбку, ради Христа!

— она слишком короткая.

— ладно, зови.

вошел Эйнсуорт Хокли.

— присаживайтесь, — сказал Мейсон.

Хокли присел. затем подскочил. закурил сигару.

Хокли носил с собой десятки сигар. он боялся стать гомосексуалистом. то есть он не знал, гомосексуалист он или нет, а потому все время курил сигары, считая, что это по-мужски и к тому же динамично, но все равно сомневался, в каком он лагере. ему казалось, что женщины ему тоже нравятся. такая неразбериха.

— послушайте, — сказал Хокли. — я только что сосал 36-дюймовый ХУЙ! гигантский!

— послушайте вы, Хокли, мы делом здесь занимаемся. я только что от одного психа избавился. вам чего от меня надо?

— я хочу у вас ХУЙ сосать, чувак! ВОТ чего я хочу!

— я бы воздержался.

в комнате уже висел толстый слой сигарного смога. пыхал Хокли что надо. он вскочил с кресла. походил вокруг. сел. вскочил с кресла, походил вокруг.

— я, наверное, схожу с ума, — сказал Эйнсуорт Хокли. — я постоянно думаю о хуе. я раньше жил с 14-летним пареньком. огромный ХУЙ! господи. ОГРОМНЫЙ! он однажды его прямо у меня перед носом отбил, никогда этого не забуду! а когда я учился в колледже, там парни по раздевалке ходили, типа крутые такие, знаете? а у одного ЯЙЦА висели до самых КОЛЕН! мы, бывало, звали его ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ. так вот, когда ВОЛЕЙБОЛИСТ ГАРРИ кончал, детка, это был пиздец ВСЕМУ! будто взбитая сметана из шланга! а когда все высыхало… чувак, по утрам ему приходилось простыню бейсбольной битой выколачивать, шелупонь стряхивать, прежде чем в прачечную отдавить…

— вы полоумный, Эйнсуорт.

— я знаю, я знаю, я вам про то же САМОЕ! хотите сигару?

Хокли ткнул ему сигарой прямо в рот.

— нет-нет, спасибо.

— может, хотите у МЕНЯ отсосать?

— ни малейшего желания. ладно, чего вам надо?

— у меня есть идея такого рассказа, мужик.

— хорошо. напишите его.

— нет, я хочу, чтоб вы послушали.