Первая красотка в городе - [46]

Потом он заорал. Я слышал, как орут очень многие, но ни разу не слышал, чтобы орали так. Он привставал, натягивая ремни, и орал. Ремни чуть не лопались. Вся кровать дребезжала, рев его обрушивался на нас рикошетом от стен. Мужика совершенно скрутило агонией. Причем орал он не по чуть-чуть. Рев был долог, он длился. Потом затих. Мы — 8 или десять американцев мужского пола — вытянулись на кроватях, наслаждаясь тишиной.

Потом он заговорил снова:

— Такой славный мальчуган был, мне он понравился. Говорю ему: работай у нас хоть всю жизнь. Он еще шуточки отпускал, приятный такой, обходительный. Я пошел и купил 20 этих кур. 20 кур. За хорошие выходные можно 200 огрести. А у нас 20 кур было. Парнишка меня Полковником Сандерсом звал…

Я перегнулся за край кровати и срыгнул кровь…

На следующий день объявилась медсестра, выцепила меня и помогла перебраться на каталку. Я по-прежнему блевал кровью и был довольно слаб. Сестра вкатила меня в лифт.

Техник встал за свою машину. В живот мне ткнули каким-то острием и сказали стоять. У меня дрожали колени.

— Я слишком слабый, не могу летать, — ответил я.

— Стойте, и все, — сказал техник.

— Мне кажется, я не могу, сказал я.

— Стойте спокойно.

Я понял, что медленно заваливаюсь назад.

— Я падаю, — скачал и.

— Не падайте, — сказал он.

— Тихо стойте, — скачала сестра.

Я завалился. Как резиновый. Ударившись об пол, я ничего не почувствовал. Только легкость. Возможно, я и был нетяжелым.

— Ох, черт побери! — сказал техник.

Сестра помогла мне подняться и прислонила к машине, острие по-прежнему упиралось мне в живот.

— Я не могу стоять, — сказал я. — Я, наверно, умираю. Я не могу встать. Мне очень жаль, но встать я не могу.

— Стойте тихо, — сказал техник, — не падайте, и все.

— Стойте спокойно, — сказала сестра.

Я понял, что падаю. И завалился назад.

— Простите, — сказал я.

— Черт бы вас побрал! — завопил техник. — Я из-за вас две пленки запорол! А эти проклятые пленки денег стоят!

— Простите, — сказал я.

— Заберите его отсюда, — сказал техник.

Сестра помогла мне подняться и снова уложила на каталку. Мыча что-то себе под нос, вкатила меня в лифт, по-прежнему мыча.

Из подвала меня все же забрали и положили в большую палату, очень большую. В ней умирало человек, наверно, 40. Провода к кнопкам были обрезаны, и от медсестер и врачей нас отделяли громадные деревянные двери, толстые деревянные двери, с обеих сторон покрытые листами жести. На моей кровати закрепили бортики и попросили меня пользоваться подкладным судном, но подкладное судно мне не нравилось, особенно мне не нравилось блевать в него кровью, а еще меньше — срать туда. Если кто-нибудь когда-нибудь изобретет удобное и практичное подкладное судно, врачи и медсестры будут ненавидеть его до скончания веков и еще дольше.

Желание посрать у меня не убывало, но получалось не очень. Конечно, давали мне одно молоко, желудок был весь разодран, поэтому отправлять слишком много в жопу ему не слишком удавалось. Одна медсестра предложила мне жесткий ростбиф с полупроваренной морковкой и полумятой картошкой. Я отказался. Я знал, что им просто нужна свободная кровать. Как бы то ни было, желание посрать не проходило. Странно. Наступила уже вторая или третья ночь. Я был очень слаб. Мне удалось отстегнуть один бортик и выкарабкаться из постели. Я добрался до сральника и сел. Я тужился и сидел, и снова тужился. Потом встал. Ничего. Лишь водоворотик крови. Потом у меня в голове закружилась карусель, одной рукой я оперся на стену и стравил полный рот крови. Смыл за собой и вышел. На полдороге к кровати рот мой снова наполнился кровью. Я упал. Уже на полу я еще раз сблевал кровью. Даже не знал, что у людей внутри столько крови. Выпустил еще.

— Сукин ты сын, — заверещал мне со своей кровати какой-то старик, — заткнись, дай нам поспать хоть немного.

— Прости, товарищ, — смог сказать я и потерял сознание…

Медсестра рассердилась.

— Ты, сволочь, — сказала она. — Я же сказала тебе не опускать бортики. Жмурики ебаные, не смена от вас, а одно мучение!

— А у тебя пизда воняет, — сообщил я ей. — И место тебе в тихуанском борделе.

Она подняла мою голову за волосы и вмазала мне по левой щеке, а потом тылом ладони — по правой.

— Возьми свои слова обратно! — сказала она. — Возьми свои слова обратно!

— Флоренс Найтингейл[46], — сказал я. — Я тебя люблю.

Она положила мою голову на место и вышла из палаты. В этой даме был подлинный дух и пламя; мне понравилось. Я перекатился и лужу собственной крови, замочив пижаму. Пусть знает.

Флоренс Найтингейл вернулась с другой садисткой, они посадили меня на стул и отволокли на нем через всю палату до кровати.

— Слишком много шума, будьте вы прокляты! — сказал старик. Не поспоришь.

Они водрузили меня обратно на кровать, и Флоренс поставила бортик на место.

— Сукин сын, — сказала она. — Сиди теперь, или в следующий раз я на тебя лягу.

— Отсоси у меня, — ответил я. — Отсоси перед уходом.

Она перегнулась через перильца и посмотрела мне в лицо. У меня очень трагическое лицо. Некоторых теток привлекает. Глаза ее были широко открыты и страстны и смотрели прямо в мои. Я стянул с себя простыню и поднял подол пижамы. Она плюнула мне в лицо и вышла…