Перуново урочище - [47]

— Да! — прервала его Лидия Федоровна. — Это — художник, который расписал новую церковь после пожара…

— Доброе, настоящее дело! — кивнул головой Прохор.

— А только какой же Брянцев? Уж не Петра ли Максимовича сынок? Жив ли он, родимый?

Говоря это, старик сощурил глаза и, прикрыв их от света лампы рукой, приблизился к художнику.

— Да, дедушка! — ответил Брянцев. — Петр Максимович — отец мне, да умер он уж давно…

— Царствие Небесное ему! — перекрестился старик. — Отцом он был нам, душу приял он добрую и праведную от Максима Павловича. Обоих знал я, обоих любил… И вот Господь порадовал на старости! Сынка его довелось-таки повидать.

— Меня не помнишь, дедушка? — спросил художник. — Маленький был, когда бросили мы Залужье. Володей звали…

— Где ж упомнить? — ответил Прохор. — А зачем, родимый, сюда вернулся?

— Заскучал, дедушка! — сказал Брянцев. — Заскучал и приехал. Потянуло меня в ваше болото, как волка в лес!

— Судьба, родимый! — поднял палец кверху старик. — От нее не уйдешь. Это на роду у тебя, Владимир Петрович, было написано.

— Что за судьба? — усмехнулся Брянцев. — Бросало, кидало меня по белу свету, дедушка, мяло, било и ломало!

— А вот — на, поди, и не сломило! — оживился Прохор.

— А других раз ударит, да и на дно. Ты — ничего, выплывешь, родный! За добро дедово да отчее сыну на веку счастие положено.

— Уж не хочешь ли ты, дедушка, погадать мне? — улыбнулся художник, а в его голосе зазвучала насмешка.

Старик не обиделся. Он подошел к печке и сел на скамейку.

— Почто гадать? — сказал, пожав плечами. — Почто, коли и так все знаю?

— Расскажи!

— Рано еще… дай срок! Сначала послушай, за что тебя награда ждет… — произнес ласковым голосом Прохор. — Деда, поди, не помнишь? — продолжал он — Таких нонче, почитай, и совсем уж не стало. Праведник был! Человек справедливый, и справедливый не по-ученому, а так уж это у него в крови было. Когда еще крепостными были залужские мужики, и никто о свободе не говорил и не думал, он нас всех на свободу отпустил. Мы первые целой округой не крепостными, а вольными людьми жили. Соседями Максиму Павловичу были. А когда преставился он, сыну его, твоему отцу, Петру Максимовичу, всякую радость нашу, каждое горе и заботу несли. Так уж привыкли!

Старик тяжело вздохнул и замолчал. Лидия Федоровна подождала, но, видя, что старик закрыл глаза и не собирается говорить, спросила:

— Что же дальше, дедушка?

Старик вдруг заплакал. По-старчески всхлипывая и утирая рукавом слезы, он дергался плечами и головою.

— Этим мы его и погубили! — шепнул он. — Прости ты нас, Христа ради, Владимир Петрович, прости за отца! Без зла, без хитрости погубили мы Брянцева и тебя на тяжелую дорогу кинули.

— Да что ты, дедушка? — сконфузился изумленный Брянцев. — Бог с тобою! Никогда я ничего ни от отца, ни от матери не слыхивал, чтобы ему здешние мужики какое-нибудь зло сделали.

— Брянцевская душа! — воскликнул старик. — Не помнил зло никогда! А мы-то…

Он пересел к столу и продолжал:

— Когда нас неурожаи совсем замучили, без перерыву лет семь случались, надумали наши мужики, семей, пожалуй, двадцать, податься на переселенье, в Сибирь, значит. К Брянцеву, к отцу твоему, как водится, пришли и сказывают все, что надумали, а потом и говорят: «Ежели лишние деньги есть — выручи нас, Петр Максимович, ссуди нам! Поправимся — отдадим!». И отдал им твой отец все, что у него было. Мужики уехали, первое время писали, а потом и слух о них пропал. Доходили вести, что мор какой-то среди новоселов объявился, и поумирали все. А тут пришли лихие времена, денег нет, платить надо, жена, мать твоя, захворала, дочка померла, какой-то долг объявился в банке, и… ушли Брянцевы из Залужья, да так с той поры мы их и не видали…

Прохор задумался, вспоминая что-то, а потом продолжал:

— Лет пять тому назад приехал сюда Кузьма Ванифантьев. Он тогда же в переселенье ушел. Объявился он в Камне-селе. Богатеем сделался! Три мельницы паровые поставил, свой пароход с баржами по Оби гоняет. Приехал он и ко мне сейчас. «Так и так, — говорит, — повымирало наших залужских на новых местах много. А кто, значит, в живых остался, тех я пособирал, и все у меня к делу приставлены. Одного даже в науку определили, в доктора он вышел. Ну, говорит, мы и порешили, что пора наш долг Брянцевым отдать. Собрали мы со всех, проценты насчитали и на детей Петра Максимовича сверх того десять тысяч, вроде как благодарность, накинули!» Всего привез Ванифантьев тридцать семь тысяч. Поискали мы вас, поискали, в газетах писали даже, да так никто и не откликнулся…

— За границей был я в то время! — сказал Брянцев. — А больше из нас никого и не осталось. Мать умерла…

— Эти деньги мне оставил Кузьма Семеныч и наказывал, ежели до смерти моей никто из Брянцевых не объявится, ему обратно в Камень деньги послать…

Старик встал и подошел к Лидии Федоровне.

— Касаточка! Рад я душевно. Сподобил меня Бог любовь нашу Брянцевым не словом, а делом показать. Помнишь, сказывал тебе я, что долг великий, кровный долг у меня есть, и что, пока не рассыпался старый Перун, можно ждать прихода. Вот и вышло по-моему, девонька!

— Дедушка! Это ты про Владимира Петровича рассказывал мне тогда вечером — помнишь? — спросила Лидия Федоровна.