Перуново урочище - [46]

Священник хлопотал, распоряжался и ежеминутно подбегал к Брянцеву и то принимался благодарить его за помощь, то восторгался красотой художественного письма и, радостно вскрикивая, бежал дальше, повторяя:

— Никуда отсюда не уеду! Здесь и умру я! Радостнее здесь, чем в соборе!

Окончив работу, художник с девушкой вдвоем совершали дальние прогулки, бродили по лесу, раскинувшемуся по нагорной стороне, и все время проводили вместе.

Насонов уехал на предвыборные собрания, и никто не нарушал их покоя. Вблизи Залужья почти не было имений, и соседи не наезжали в усадьбу за сплетнями и злословием.

Между Брянцевым и девушкой установились дружеские и сердечные отношения. Они постепенно открыли друг другу всю свою душу и теперь с доверчивостью и сочувствием делились каждым своим впечатлением, каждой мыслью.

Порой Брянцеву казалось, что он любит Лидию Федоровну и что в его сердце рядом с каким-то спокойным и теплым чувством теплится глубокое, почти молитвенное благоговение перед ее чистотой и безмятежным умом.

Тогда он искал в ее глазах желанного ответа и, не находя его, откладывал день своего отъезда, трепетно ожидая времени объяснения, казавшегося ему необходимым.

Однажды в воскресенье, когда Брянцев с девушкой шли по дороге около моста и смотрели на багрово-красный закат солнца и на черные силуэты дерев и домов, Лидия Федоровна спросила:

— Вы знаете дедушку Прохора?

— Нет! — ответил художник. — А чем замечателен этот Прохор?

— Он — хранитель здешней старины, — ответила девушка. — Он знает все старый сказания о богах и старых доблестных людях. А сколько здесь старины! Одни названия местностей говорят о седой древности: «Перуново урочище», «Заповедник», «Курганище», «Красная сеча»!.. Это так чудно, так родственно…

— Я уехал ребенком отсюда, — сказал Брянцев, — и все уже забыл! Родители, вероятно, знали, но молчали, боясь растравлять свои сердечные раны. Они умерли тихо и без жалоб, но их предсмертные думы были здесь, среди этих болот…

— Они вам говорили об этом? — живо спросила девушка.

— Да! — печальным голосом ответил художник. — Говорили… «Откупи наше Залужье»… вот что сказал мне, умирая, отец, и эти же слова услышал я от матери…

Брянцев махнул рукой и сухо рассмеялся.

— Вы очень жалеете, что из вашего рода вышло это имение?

— Нет! — ответил Брянцев. — Во мне уже не сохранилось этой тоски по земле, этого сродства с ней. Разве только в последнее время меня будто потянуло к этим местам, но это, я думаю, совершенно случайно.

— Однако, вы так… нехорошо засмеялись, когда говорили о том, что завещали вам родители?..

— Я засмеялся оттого, что их завещание так для меня неисполнимо! Разве я могу купить Залужье? Я — бедный художник, рисующий по спешным заказам картинки для журналов. Разве я не понимаю, что с каждым годом превращаюсь в ремесленника и что волнения и горести творчества, огонь настоящего искусства остаются сзади, и что мне к ним все труднее и труднее вернуться?!.

Они умолкли. Брянцев тряхнул головой и, стараясь придать своему голосу веселый тон, воскликнул:

— Эх! Не все ли равно? Не думайте, Лидия Федоровна, что я такой отчаявшийся в победе человек! Наоборот — эти три месяца придали мне много сил и бодрости. Случай же на пожаре и ваш талант побудили меня писать картину. Я знаю, что она удачна и что я продам ее, но… за вырученные деньги мне все-таки не купить Залужья!..

Лидия Федоровна ничего не ответила ему, и они, уже молча, шли по дороге в сторону «Заповедника».

— Куда же мы теперь? — спросил Брянцев.

— Мне хочется познакомить вас с дедкой Прохором! — ответила она. — Кстати, я сама хочу повидать его. Я очень люблю сидеть у него и слушать его рассказы о старых-старых людях, когда жизнь была нехитрая, светлая и понятная. Не то, что теперь…

— Вы разве не любите теперешней жизни? — удивился Брянцев. — Вы знаете культурную жизнь, встречаете воспитанных и образованных людей, тонко чувствующих и все знающих.

Девушка промолчала.

С дороги они свернули на тропинку и вошли в лес. Здесь было почти совсем темно. Непрозрачные сумерки сгустились под деревьями и поднимались все выше и выше. Между стволами виднелась красная полоска зари, а выше кое-где уже загорались звезды.

На лесной прогалине блеснул огонь в окне маленькой избушки, крытой почерневшей соломой и покосившейся.

Черные ели стояли кругом, а высокая трава поднималась до самого окна.

Девушка постучалась в дверь и позвала:

— Дедушка Прохор! Это я — Лида — из усадьбы.

— Заходи, милая, заходи! — откликнулся ей старческий голос. — Сейчас отомкну.

Послышались тяжелые шаги в сенях, и дверь со скрипом открылась.

— Да ты никак не одна? — спросил старик.

— Я с гостем нашим! С Владимиром Петровичем Брянцевым, — сказала девушка. — Познакомить с тобой, дедушка, его привела…

Когда они вошли в избу, художник увидел маленького, сгорбленного старичка, напоминающего монаха. Длинные, совсем седые волосы падали на плечи, черный ременный пояс перетягивал черную рубаху. Сухое, желтое, почти прозрачное лицо с тонким и горбатым носом и блестящими глазами, казалось, сошло с древних икон.

— Так это и есть твой гость?.. Брянцев, говоришь ты?