Перуново урочище - [25]

В 1905 году я был в Кайге, и отсюда с проводником мы выехали на тропу и направились по ней.

— Куда дорога? — спросил я.

— Так… дорога, — неохотно ответил проводник и, вдруг решившись, сказал: — Много, много ли[29] к закату, когда пройдешь горы и два раза Дзунгари[30], когда пробьешься через лес и оставишь сзади за собою кумирню Сай, будет город… Нехороший, очень нехороший, бедный, злой-злой город…

— Что ж, это хунхузский город, видно? — опять полюбопытствовал я.

Китаец задумался на мгновение.

— Есть там и хунхузы, да не потому он злой город…

— Так почему же?

— Видишь, капитан, — сказал проводник. — Нехорошо человеку жить, когда сегодня одно, и завтра то же, и через тридцать «тьен»[31] то же… А еще хуже, капитан, когда это случается без женщин. Женщина ведь, как птица… Она и гнездо вьет, и поет, и прыгает; и никто никогда не знает, что она сейчас сделает… Вот, с ней мужчине всегда весело.

— А в этом городе, что ли, женщин совсем нет? — удивился я.

Китаец помотал головой.

— Закона нет такого! Совсем нет женщин! Одни мужчины… Таких городов, капитан, у нас много, много… Сюда собираются все голодные мужчины, живут вместе и ждут вестей, ждут, пока их не позовут на работы в Шанхай, Бао-динфу, Кобдо или Чифу.

— Чем же они питаются? — полюбопытствовал я.

— Всем, что попадется им под руку. А не то, так корой и травой, капитан, питаются эти люди. Плохой, бедный, злой город, — закончил проводник.

— Почему же злой?

— Закон очень злой, — вздохнул китаец. — Мало-мало худо сделал — сейчас палача зовут, а не то, и так помирает: придет ночью судья и убьет ножом или в воду и в чумизную кашу яда нальет — и конец!..

Вот в этот город, город без названия, ехал я с проводником три дня.

II Город землянок

Солнце заливало багровым светом лес и видневшееся сквозь чащу небо. Под сводом старых вязов и дубов стоял красный туман. Обогнув по тропе, почти совершенно заросшей кустами ольхи, отвесные склоны высокой горы, мы вдруг выехали на опушку.

Это случилось так внезапно, что я невольно закрыл глаза. Передо мной была красная, словно залитая кровью долина, а над ней нависло багровое пылающее небо.

Когда я пришел в себя от неожиданности и взглянул вниз, в долину, то увидел голые, изрытые склоны сопок, почти голую землю с видневшимися длинными, беспорядочно раскинувшимися в разные стороны рядами черных, бесформенных куч глины и земли. Это были землянки. На улицах, покрытых лужами и черной грязью, бродили люди, изредка останавливаясь и, видимо, беседуя.

Глухое молчание царило в этом городе. Не долетали до нашего слуха ни визгливые окрики погонщиков мулов и лошадей, ни зазывания торговцев, ни гул голосов и песни толпы, обычно снующей по базару и улицам.

Когда мы въехали в город, из дверей на нас смотрели опухшие, сонные и больные лица.

— Куда же мы поедем? — спросил я.

Проводник пожал плечами и посмотрел на меня растерянным взглядом.

Я направил лошадь к ближайшей землянке и крикнул:

— Эге! Возьмите лошадей!

Из землянки выбежал молодой, красивый китаец и взял повод.

— Хочу отдохнуть у вас. Можно? — сказал я по-китайски.

— Можно, капитан, — ответил китаец, и лукавая усмешка пробежала по его лицу. — Не надо говорить по-китайски, трудно говорить по-китайски. Можно по-русски. Я — бой[32], служил во Владивостоке, служил в Хабаровске и Харбине и говорю по-русски.

Привязав лошадь к косяку над низкой дверью, он вошел в землянку и оглянулся, приглашая нас. Мы с проводником вошли в темные сени, куда попадал свет только через узкую щель. Китаец открыл дверь и пропустил нас в жилое помещение. На лежанках, раскинувшись в разных позах, куря или играя в кости и карты, лежало около десятка китайцев.

В воздухе плыли сизые струн дыма опия и табака, и чувствовался тот сладкий, дурманящий запах, которым всегда пропитаны китайские гостиницы и притоны на окраинах городов.

Бой, назвавший себя Юмен-Леном, сказал что-то своим товарищам. Они только молча кивнули головами.

III Дни голода

Прошла ночь…

Да и успела ли она еще пройти? На теплой лежанке она показалась мне кошмарной. Меня ежеминутно будили крики, стоны, неясное бормотание китайцев, душили меня клубы дыма и какая-то слепая темнота, тяжелым камнем налегшая на мозг и душу.

Когда я протер глаза, я заметил, что мои соседи уже не спят. Они подняли головы и чутко слушали, часто раздувая тонкие ноздри. Было что-то звериное в их лицах и немножко скошенных глазах.

Один из китайцев тяжело вздохнул, опустился на циновку и что-то сказал.

И все тотчас же покорно легли, мрачно уставившись в потолок, где качались и трепетали длинные закоптелые нитки паутины.

Я наскоро оделся и вышел на улицу.

Какой-то стон шел из середины города и с каждым моим шагом усиливался.

Там, где все улицы сходились, была площадь. Посередине ее стоял низкий и толстый пень спиленного старого дуба Он весь потемнел, и по нему шли до самой земли черные потоки.

Была ли это кровь или случайные полосы выступившей гнили, — этого я тогда не мог определить.

Вся площадь была запружена народом. Люди негромко разговаривали и этот говор казался рокотом морского прибоя. Все головы с тревожным любопытством вытягивались в сторону столба, и глаза загорались ожиданием.