Перуново урочище - [23]

— Пора! Солнце садиться стало. Всю ночь пойду, чтоб до перевала к утру дойти. Там уж гладь вплоть до Чингаузы, только трава больно цепкая. Инженеру, дядя, скажи, что за тигром, мол, парень ударился.

— Прощай, Митька! Ворочайся скорее! — крикнул старик.

— Прощай! — ответил Митька, проходя вброд речку. — Ворочусь, только ты, как с партией будешь идти, зарубки на деревьях делай для приметы.

Скоро широкая фигура Митьки исчезла в кустах.

Оставшись один, Гордец искупался, потом начал осматривать обсыпающийся берега и опытным глазом искал примет золота.

Смеркалось. Старик стал разводить костер, чтобы переночевать и на утро двинуться за партией инженера.

Стемнело совсем. На небе мерцали звезды, далекие и неяркие. Плыл месяц, ясный и холодный. Тихо шумела, будто шептала о чем-то тайном, тайга и бурлил в ущелье поток, всплескивая на камнях.

Гордец жевал хлеб с салом и, лежа на армяке лицом вниз, смотрел в землю. Насытившись, он встал, подошел к речке, зачерпнул в пригоршни воду, напился и снова лег.

Руки его перебирали валявшиеся кругом камни.

Старик брал в руки круглые и продолговатые камешки и любовно смотрел сквозь них на огонь костра.

Здесь были дымчатые, лиловые, зеленоватые и красноватые камешки, попадались прозрачные и молочно-белые, и Гордец с какой-то нежностью разглядывал и бережно клал их обратно на землю.

Он потянулся подальше, и рука его нащупала большой камень.

Старик приблизил его к огню и вздрогнул от удивления.

Большой кусок белоснежного кварца имел углубление совершенно правильной формы.

Не было сомнения, что камень был расколот надвое и что внутри его заключался какой-то правильный кристалл.

Гордец встал на колени и начал искать вторую половину странного камня.

Он вытащил из костра горящую ветвь и стал светить себе, низко пригнувшись к земле.

Мысль его усиленно работала.

Кварц или что-то похожее на кварц, а внутри был такой правильный кристалл.

Что бы это могло быть?

И старый таежный бродяга старался вспомнить все то, чему научили его инженеры и практики-золотопромышленники.

— Неужели алмаз? — вслух спросил самого себя Гордец и даже испугался. — Ну и большущий же он! Вот где счастье-то привалило!..

И с удвоенным старанием старик ползал по земле и, ощупывая каждый камень, внимательно осматривал его и сличал с найденным куском.

Но поиски были тщетны. Старик волновался.

Пот выступил на лбу Гордеца, и жилы вздулись на его шее.

Наконец он в изнеможении и почти в отчаянии опустился у костра.

— Алмаз… алмаз! — стонал он, тяжело переводя дух. — Эх! Зачем я Митьку отпустил! Он — зоркий… нашел бы…

И вдруг Гордец встал и задумался.

Его суровое, исстрадавшееся лицо покрылось бледностью. Угрюмые глаза потемнели.

Руки судорожно хватались за голову. Порывисто дышала грудь.

— Митька… — шепнул старик… — Митька… Вот оно что!..

Старик быстро зашагал к тому месту, откуда они стреляли в корейцев.

Остановившись здесь, среди кустов, из-за которых на него мрачно смотрела ночь, Гордец задрожал.

Костер, ярко блестевший внизу и отражавшийся в реке, горел там, где сидели убитые корейцы.

— Вот оно что… — угрюмо повторил старик и вдруг заторопился.

Он почти бегом спустился по крутому склону берега и начал собирать свой мешок.

Губы Гордеца пересохли и как-то стянулись, обнажая ровные, стертые от времени, но крепкие зубы.

— Митька! Митька! — повторял старик. — Нашел у корейцев в корзине. Пустую половину бросил, а которая с алмазом, ту забрал, да и убежал с нею!..

С этими словами он вскинул на спину котомку, вложил в винтовку патрон и, быстро перейдя речку, зашагал по болотистому, гулко чавкающему под его ногами, берегу, вслед за Митькой.

Пять лет знал Митьку старый таежник, делил с ним все невзгоды полубродяжьей, полуразбойничьей жизни, и ни разу Митька не обманул его.

Отнятые у китайцев золото и панты[27], добычу от «белых лебедей», убитого тигра или оленя — все делили между собой поровну и копили деньги.

Для чего — этого они не знали. Будущего у них, безродных и, вероятно, преследуемых законом, не было. Накопленными деньгами они не пользовались.

Тайга, бродячая жизнь и короткие зимовки в селах требовали очень немногого, и деньги этих людей лежали припрятанными где-нибудь в укромном месте, известном только им одним.

И вдруг подозрение, острое и мучительное подозрение, граничащее с уверенностью, охватило Гордеца.

Он быстро шагал по болоту и порой шептал, тревожно поглядывая вперед:

— Ну, скажи — нашел такое богатство, о каком и не слыхивали, да и дели, как раньше делил! А не кради у товарища. Ведь за такой алмаз оба мы людьми бы сделались! Обоим бы хватило… А тут, на тебе! Взял и убежал… Прыткий!.. Корешки, мол, продавать…

И Гордец разразился тяжелыми острожными проклятиями и по временам смеялся злым, лающим смехом.

Всю ночь на болотистом берегу речки чернелась высокая фигура старика.

Он быстро шел, бормоча что-то и крепко сжимая в холодных руках винтовку.

Гордец видел, как в густой траве блеснули две яркие точки и вдруг остановились.

Следил ли за ним потревоженный тигр или степной волк — об этом старый бродяга не заботился, но он смотрел на эти горящие в темноте глаза и шептал, как в бреду: