Перстень с чёрным агатом - [4]

Я вцепился в руль, как будто хотел раздавить его, ехал по пустому шоссе и вслух костерил Макаркина. Какой гадёныш, втянул меня в такую кошмарную историю!

Два километра от Берёзовки, три километра, пять… Чем дальше я уезжал, тем сквернее становилось на душе, хотя казалось, что противнее уже некуда. Остановился у обочины и долго сидел, не выключая мотора, всё думал, думал… и повернул обратно.

* * *

— Глеб, ты? — Игорь застыл сусликом у раскопанной могилы, испуганно всматриваясь в темноту. Шум мотора он, наверно, не услышал.

— Нет, покойник, — мрачно ответил я, злясь на себя за минутную слабость.

Поднял валяющуюся на земле лопату и буркнул:

— Имей в виду: помогу только с земляными работами, остальное ты сам.

Земля была мягкой, и Игорь успел выкопать приличную яму. Крест лежал неподалёку, глянцевито поблёскивала табличка от света фонаря. Я подсчитал, что Мельникова Клавдия скончалась на девяносто первом году жизни.

— Игорёха, давай начистоту. Что это за кольцо? Вдруг его вообще нет в могиле?

Приятель, не отрываясь от работы, стал рассказывать, что про кольцо заказчик много не говорил. Скинул фото, упомянул, что это артефакт — ценная вещь. Наследники почему-то не захотели оставить себе перстень, с ним и похоронили — это Николай точно знает из достоверного источника.

— А как он тебя нашёл?

— Есть у меня один приятель, — нехотя сказал Игорь, — ну как приятель… так… общались раньше. Это он посоветовал.

— Я всегда знал, что ты с головой не дружишь, но чтобы настолько! И этот Николай сто пудов из психушки сбежал.

Игорь выпрямился, вытер вспотевший лоб:

— Он узнал, что бабка умерла, и поехал к её дочери. Просил продать кольцо, по-хорошему просил, а она не согласилась. Ни себе ни людям, я считаю.

Я подумал, что этот незнакомый Николай самая настоящая скотина: сам не стал заниматься эксгумацией, чистеньким захотел остаться. Не при делах как бы. Тьфу!

Работали молча. Игорь — спокойно, будто перекапывал грядки на даче, а я с озлоблением втыкал лопату и отбрасывал глину по обе стороны могилы. Сухая земляная пыль щекотала нос, лезла в глаза. Время от времени я поглядывал по сторонам, очень боялся, что нас застукают. Макаркин успокаивал: кладбище старое, хоронят здесь очень редко. И днём людей не бывает, ночью — тем более.

Лопата стукнула о дерево, Игорь перевёл дух: наконец-то! Я вдруг понял, что практически стою на крышке гроба, и поспешил выбраться из ямы. Присел, устало вытер грязное лицо краем майки.

— Гвоздодёр дай, — донеслось снизу, — он в рюкзаке.

Я отыскал гвоздодёр, подал не глядя:

— Возьми.

— Слушай, подержи фонарь, а то не видно ничего. Не надо помогать, просто посвети, это ведь ты можешь?

Скрепя сердце я взял фонарь. Не хотел смотреть, но почему-то не отводил глаз от тёмного гроба. Игорь ловко орудовал инструментом, как будто всю жизнь гвозди из гробов вытаскивал.

— Готово, — сказал он и шумно выдохнул. — Открываю.

Мне было страшно, ему наверняка тоже.

— Погоди, может, не будем…

Игорь так посмотрел, что отговаривать пропала охота. Он взялся за крышку гроба, под которой оказалась какая-то накидка, прикрывающая тело. Я хотел отвернуться, но продолжал смотреть. Ожидал вони, смрада, трупного запаха — и не дождался. А ведь он должен быть, потому что месяц прошёл. В памяти всплыли какие-то статьи и передачи, в которых говорилось о проблеме кладбищ: тела перестали разлагаться из-за обилия консервантов в еде. Выкапывают покойника через тридцать лет, а он как огурчик.

— Лицо открывать не буду, вдруг ещё сниться начнёт, — сказал Игорь сиплым голосом. — Опусти фонарь ниже.

Он отвёл в стороны складки ткани (его просто колотило), показались сложенные на груди крупные серовато-бледные кисти рук. На среднем пальце тускло поблёскивал перстень, тот самый, с чёрным камнем.

— Перчатки дай… там, в рюкзаке. И телефон… заснять надо.

— Спятил?

— Ничего не спятил. Как доказательство сохраню на всякий случай.

Я подал резиновые жёлтые перчатки, в которых моют посуду, Игорь надел их и после секундного колебания решительно потянул кольцо, придерживая руку покойницы. Перстень не поддавался.

«А если не снимется?» — запаниковал я.

— Не снимается, чёрт, палец распух, — пропыхтел Макаркин. — Придётся резать… Глеб, дай нож.

— Что? С ума сошёл?! — Я мгновенно взмок под рубашкой. За спиной почудились шорохи, казалось, что чей-то взгляд буравит мне затылок.

— Тогда помоги, чего время тянешь.

Я спустился в яму, бормоча проклятья. Второй пары перчаток Макаркин не припас, и ради гигиены пришлось обхватить запястье покойницы через накидку. Игорь крепко сжал перстень и дёрнул. От рывка сбилась ткань, накрывающая лицо усопшей, я вскрикнул и зажмурился: на меня уставились два мёртвых тусклых глаза на изрытом морщинами лице.

— Она смотрит!

— Тише ты, чего орёшь? Кто смотрит?

Тёмные веки покойной были плотно закрыты. Показалось…

— Всё равно не снимается. — Игорь скривился, сплюнул. — Вылезай и подай нож.

…Через несколько минут я вытянул Макаркина из ямы. Он показал перстень на ладони, удовлетворённо улыбнулся:

— Всё окей. Палец назад приставил, как и было.

Мы торопливо закидали яму землёй, не тратя время на разговоры, установили на место деревянный крест и постарались привести могилу в прежнее состояние.