Перст указующий - [42]

– Не только костоправ, но и цирюльник, – заметил Лоуэр, зарисовывая голову, как я подозреваю, только для себя. После чего он отложил лист и на мгновение задумался. Затем, приготовившись, взял нож, молоток, пилу, и мы все вознесли краткую молитву, как подобает тем, кто намерен наложить руки на прекраснейшее творение Бога и вторгнуться в него.

– Кожа, заметьте, не почернела, – сказал Локк обычным тоном, когда минута благочестия миновала и Лоуэр начал прокладывать путь к грудной клетке через слои желтого жира. – Вы намерены произвести проверку сердца?

Лоуэр кивнул.

– Это будет очень полезный опыт. Аргументы, утверждающие, будто сердце жертвы отравления горит в огне, меня не убеждают. Но увидим. – Легкое потрескивание показало, что жир рассечен. – Как я ненавижу резать толстяков!

Он помолчал, пока рассекал тело, а затем отогнул толстые пласты жира и прибил их углы к столу.

– Беда в том, – продолжал он, когда завершил отгибание и открыл внутренности своему взгляду, – что в книге, с которой я справился, не указано, необходимо ли сначала осушить сердце. Но, Кола, вы поняли суть замечания Локка о том, что кожа не почернела? Признак отсутствия яда. С другой стороны ее покрывают синеватые пятна. Видите? На спине и бедрах? Быть может, это что-то означает. Мне кажется, что ни к какому определенному выводу прийти нельзя. Его рвало перед смертью?

– И весьма. А что?

– Жаль! Но я вскрою его желудок. На всякий случай. Подайте чашу.

И он весьма умело слил в чашу слизистую, кровавую, вонючую пену.

– Откройте-ка окно, Кола, будьте так добры, – добавил он. – Мы ведь не хотим сделать дом смотрителя непригодным для обитания.

– У жертв отравления действительно обычно происходит рвота, – сказал я, вспоминая случай, когда моему наставнику в Падуе разрешили отравить преступника, чтобы понаблюдать за результатом. Умер бедняга не слишком легко, но так как ему должны были отсечь руки и ноги, а затем сжечь у него на глазах его внутренности, пока жизнь его еще не оставила, он до самого конца был исполнен трогательной благодарности к моему наставнику за его милосердие. – Но, если не ошибаюсь, они редко извергают все содержимое желудка.

Тут разговор прервался, и Лоуэр занялся перекладкой желудка, селезенки, почек и печени в свои стеклянные чаши, высказывая мнение о каждом органе и показывал его мне, прежде чем уложить в чашу.

– Оболочка желтее обычного, – сказал он бодро, мало-помалу обретая хорошее расположение духа. – Желудок и кишки снаружи необычного коричневатого оттенка. На легких черные пятна. Печень и селезенка посерели, и печень выглядит… как по-вашему?

Я прищурился на этот орган столь странной формы.

– Не знаю. Мне кажется, она выглядит так, будто ее сварили.

Лоуэр засмеялся.

– Вот именно. Вот именно. А желчь очень разжижена. Растеклась повсюду, и цвет у нее грязно-желтый. Весьма необычный. Двенадцатиперстная кишка воспалена и выглядит ободранной, но никаких следов естественного разложения. То же относится и к желудку.

Тут я увидел, что он задумчиво оглядывает труп, вытирая окровавленные руки о фартук.

– И это все! – сказал я твердо.

– Извините?

– Я не очень близко знаком с вами, сударь, но уже умею узнавать этот взгляд. Если вы намереваетесь вскрыть его череп и извлечь мозг, я вынужден молить вас оставить эту мысль. Ведь мы стараемся установить причину его смерти; и было бы противозаконно отхватывать еще куски для того лишь, чтобы затем их препарировать.

– И перед похоронами ведь он будет выставлен для прощания, не забывайте, – напомнил Локк. – Скрыть, что вы распилили его череп пополам, будет трудно. И так уж будет нелегко скрыть, что ему обрили голову.

Лоуэр как будто хотел заспорить, но затем пожал плечами.

– Блюстители моей совести, – сказал он. – Ну хорошо, хотя медицинские познания могут понести большой ущерб из-за ваших моральных предрассудков.

– Лишь временный, как я убежден. Кроме того, нам же надо снова его собрать.

И мы принялись за работу, набивая пустоты полотняными тряпками, чтобы придать ему обычный вид, зашивая, а затем бинтуя места разрезов на случай, если из них просочатся жидкие флюиды и запятнают его погребальные одежды.

– Право, он никогда еще так прекрасно не выглядел, – сказал Лоуэр, когда Гров наконец был облачен в свой праздничный костюм и удобно усажен в кресло в углу, а чаши с его органами выстроились в ряд на полу. Лоуэр, как я видел, твердо решил прибрать к рукам хотя бы их. – Ну а теперь завершающий опыт.

Он взял сердце покойника, положил в небольшую глиняную миску на плите и вылил на него четверть пинты коньяка. Затем взял лучину, зажег ее в топке и сунул зажженным концом в миску.

– Немножко похоже на рождественский пудинг, – вульгарно сказал он, когда коньяк запылал, а затем постепенно погас, оставив в воздухе неприятный запах. – Что скажете?

Я тщательно осмотрел сердце доктора Грова, потом пожал плечами.

– Немного обгорела оболочка, – сказал я. – Но никто не мог бы утверждать, будто оно сгорело хотя бы частично.

– Это и мой вывод, – с удовлетворением сказал Лоуэр. – Первое настоящее доказательство в пользу отравления. Очень интересно.