Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - [133]

Летом 1728 года, отправляясь в поход на Герат, Надир на просьбу Аврамова отпустить его ответил: «Я де тебе всю правду скажу, зачем ты задержан… идем де мы на пятьдесят тысяч авганцов абдалинцов и, ежели учинимся победителями, тогда тебя как проповедника и всему делу самовидца отпустим, а по прибытии скажи нашим братьям русским, чтоб садилися в суда и отъезжали, а ежели мы побеждены будем, то ведай, что персидскому государству кончина, и тогда ты о себе сам помышляй, о чем де при тебе же брату моему приказываю, чтоб тебя не держать… Потом, опомятуяся и спохватяся, говорил, воистинну де русские нам приятели и за что де ссоритца, а Гилянь лет с триста была за нашими государями, а ныне несколько лет пускай будет за русскими»^{912}.

Только в январе 1729 года Аврамов получил наконец отпуск и отправился с иранским послом в Россию. От имени шаха он доставил Левашову «аки солнце сияющий халат», «платье монаршеское» и письмо с высокой оценкой своей высокополезной деятельности «при стреме нашего высокощастия»^{913}. Пока шел обмен любезностями, Тахмасп Кули-хан совершил второй поход на Герат, посадил там шахского наместника, после чего двинулся на Исфахан. По пути он выиграл два тяжелых сражения с Эшрефом у реки Михмандуст, а затем разгромил афганцев недалеко от столицы. Шахские войска вступили в город, оставленный побежденными без боя. Эшреф продолжал сопротивляться, но, потерпев окончательное поражение под Ширазом, бежал в Белуджистан, где в начале следующего года был убит одним из местных вождей.

В январе 1730 года русский агент, «султанеец Касым вали», рассказал в канцелярии Левашова о «троумфальном» въезде шаха в Исфахан. Вернувшийся из Тебриза другой проверенный шпион, Алмомет Акбердиев, доложил о «конфузии» турок и о зверствах янычар, «оклеветая жителей тевризских» в измене; в турецких владениях носились «эха» то о скором прибытии султанского войска из Багдада, то о появлении иранского посла с предложением мира^{914}.

Посланные с грамотой к шаху российские толмачи передавали из Исфахана, что Тахмасп Кули-хан выдвинулся на первое место, а шаха «яко невольника за арестом содерживает». Долгожданный монарх же, «между бабами сидя, ими токмо забавляетца, ни на что не смотрит, и никто ево не почитает, и ни в чем воли не имеет, а действует всеми делами тахмаскулиханов векиль». Их же, толмачей, находящихся на российской службе, называли «шпионами» и «собаками»^{915}. Эти сообщения подтверждали и другие побывавшие в столице агенты. Сафар Аллакулиев доложил, что шах «злобится» на своего полководца, а его воины «озлобляют» исфаханцев; горожане протестуют и «перед двором шаховым кричат, но никто на них не смотрит». Гулмухамет-хаджи узнал, что у шаха была отнята печать^{916}. Прибывший с последними вестями в Решт Угурлы Аллахвердеев сообщил о новом поражении Эшрефа в сражении 20 февраля; генерал передал новость в Москву, но указал, что на этот раз «самовидцов нет» (к тому времени российское командование уже привыкло получать известия из рук своих агентов, находившихся непосредственно в войсках враждующих сторон)^{917}.

Скоро и от победителя прибыл к русским властям его тюфенгчи-агасы Ахмет-хан, по характеристике Левашова, данной в докладе от 15 февраля в Коллегию иностранных дел, «человек посредственной, а у шаха в милости и Бахуса любит». Посланец объявил о том, что «проклятая нация авганская», наконец, разбита, а потому русским пора вернуть Ирану отторгнутые провинции^{918}.

Полученные известия все больше убеждали Левашова в том, что в Иране «многие конъюктуры переменилися»: в 1730 году турецкие войска были вынуждены оставить Хамадан, Ардаган, Керманшах и Тебриз. Наблюдательный генерал отметил изменение настроений в подвластных ему областях и с явным неудовольствием писал в Москву в мае 1730 года: «Изо всех ведомостей персицкое состояние негодное и народ суеверной и величавой, и неблагодарной». Местные обыватели так и не привыкли считать себя подданными Российской империи. О том же докладывал в феврале и Румянцев из Дербента; он опасался, что в случае дальнейших успехов персов и взятия Тебриза местных владельцев в подданстве «удержать весьма трудно»; пока же они отдают ему полученные от «шпионов шаховых» письма, а он надеется на торжественное приведение их к присяге новой императрице с одновременной раздачей денег, «ибо их горские народы более всех любят». Так же действовал и Левашов, устроивший в Реште празднование «с палбой и элюминацией» и фейерверком «на лугу» перед российскими казармами^{919}.

Для установления контакта с новой политической силой в лице влиятельного Тахмасп Кули-хана к шахскому двору в Казвин были отправлены подполковник Иван Юрлов и неизменный Семен Аврамов. Они везли от имени Левашова письмо к его новому «высокопочтеннейшему другу» с сообщением о смерти Петра II и восшествии на престол Анны Иоанновны. Дальнейшие события описал сам Аврамов в посольском «журнале».

Представители российского командования перевалили Эльбурс ранней весной «великими горами и ущельями». В Казвине они долго ожидали шаха и тоже отметили изменения в настроениях иранцев: солдаты местного гарнизона недипломатично заявляли им прямо на рынке, что скоро пойдут в Гилян «российское войско все вырубить и в море побрасать». Официальные власти приказали им ехать в лагерь Тахмасп Кули-хана лишь втроем и едва не выслали силой. Но стороны все же сумели договориться, и посольство из 15 человек «не без малова страху» прибыло в лагерь Надира под Хамаданом и 5 июля были приняты полководцем в его шатре.