Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - [125]

.

Другие же командиры настойчиво просили русских войск в помощь против турок, ожидали себе «деревень» и достойного жалованья, которого, по мнению Румянцева, не заслуживали: «…токмо для единого християнства, как в указе резоны показаны, а чтоб от них пользы надеятца, то одним словом… видя их состояние, впредь надежды не имеет»^{863}. Аван и Тархан-юзбаши в 1731 году жили в Баку. Левашов сообщал, что уменьшать жалованье Авана с 1200 до 1000 рублей нецелесообразно, поскольку «произойдут канфузии и зависти, и многие дакуки будут, или в противной интерес развратятца»; желающим же отъехать обратно в сагнаки он российских паспортов не дает, чтобы не беспокоить турок, и предлагает отправляться «своевольно»^{864}.

Оставшийся командующим корпуса Левашов высоко ценил своих армянских агентов — разведчиков и информаторов, как и действия армянского и грузинского «шквадронов» на русской службе, но опытных и обходительных армянских купцов не жаловал. В памятной записке, оставленной в 1733 году своему преемнику в должности, генерал писал, что коммерсанты «подходы чинить умеют», но заботятся прежде всего о собственной выгоде, а не об увеличении казенных доходов: не платят положенных пошлин и провозят чужие товары. Не слишком высокого мнения он был и об обретавшихся на российской территории армянских «командирах», на которых тратилось немалое денежное и хлебное жалованье без всякой пользы; к тому же они требовали передачи им «бусурманских деревень», чего сделать было нельзя по причине возможного возмущения населения^{865}.

Деятельность царя Вахтанга Левашов считал неудачной, хотя и признавал его «человеком совести доброй и к нам верным»^{866}. Но, на свою беду, царь оказался лишним в сложной дипломатической игре. Все просьбы его и армянских делегаций о военной помощи были безрезультатны. Дважды (в мае и августе 1730 года) заседавшие «тайные советы» новой императрицы Анны Иоанновны вынесли однозначное решение: «Ныне им армяном с российской стороны вспоможение войсками учинить не возможно, понеже чрез то нарушен будет имеющейся у России с Портою мир». Закавказским христианам, уже прибывшим в российскую «порцию», обещалось жалованье, а оставшимся предлагалось «по-прежнему против нападений от турков твердо себя содержать»; в утешение Тархан и Аван-юзбаши получили от императрицы по собольей шубе^{867}. К тому времени правительство уже приняло принципиальное решение об оставлении занятых в 1722-1723 годах территорий.

В поисках союзника

Ставя в 1726 году задачу «выхода» из «персидских дел», вице-канцлер Остерман понимал, что «вдруг оные дела бросить и оставить невозможно»: и вывозить целую армию не на чем, и оставленные прикаспийские земли будут немедленно заняты турками, что лишит Россию какого-либо влияния в Иране. А потому, писал он, «потребно будет в том поступать градусами и исподоволь, смотря по конъюнктурам, сие намерение в действо и совершенство привесть». Однако передать обременительные завоевания можно было только Ирану — в случае, если в нем появится «какой основательный владетель».

Единственным претендентом на эту роль представлялся легитимный представитель династии Сефевидов Тахмасп, «ибо с Ешрефом коммуникации не имеется и он от турков уже неприятелем объявлен». Наследник был настолько же упрям, насколько слаб и ненадежен; но, по мнению Остермана, «главнейшее дело как для России самой, так и для обхождения российского с турками, ныне в том состоит, чтоб какими ни есть образы и способы шаха к принятию того с турками заключенного трактата склонить», в чем и должна была состоять «комиссия» грузинского «принца», то есть Вахтанга VI.

Предложения вице-канцлера были приняты, и 31 марта императрица утвердила мнение Совета о том, как «по малу из тех персидских дел выйти». Но еще раньше, 5 ноября 1725 года, собравшиеся министры, утвердили инструкцию Семену Аврамову. «Ориентальных дел секретарю» предписывалось вновь ехать к Тахмаспу и уговаривать его ратифицировать договор 1723 года. Молодому принцу опять надо было объяснять: император Петр I вступил в иранские владения только для того, чтобы они «в руки тех бунтовщиков не впали»; договор же с турками был заключен для «препятствования всеконечного опровержения персицкого государства», поскольку султан признал Тахмаспа законным правителем, а наличие договора не допускает дальнейших турецких «прогрессов». Если шах утвердит Петербургский договор, Россия готова выступить посредником на переговорах с Турцией и предоставить военную помощь против «бунтовщиков». Если же он имеет неблагоразумие отказаться, то надлежит ему напомнить, что соседняя империя может подумать и «об уставлении другого правительства в Персии». Аврамову были вручены грамота к шаху (с «дружеским требованием» признать договоры 1723-724 годов) и задержанное за два года жалованье в размере 577 рублей 15 копеек^{868}.

Остававшийся за начальника в Гиляне В.Я. Левашов был предупрежден о необходимости срочной отправки к шаху Аврамова и сопровождавшего его грузинского князя Амилахора из свиты Вахтанга VI. На месте ситуация была более тревожной, чем виделась из Петербурга: турки не намерены были прекращать свои «прогрессы». К тому же среди завоевателей-афганцев вспыхнул конфликт: в результате заговора в апреле 1725 года Махмуд был убит своим двоюродным братом Эшрефом. Турки продолжили наступление на западе Ирана: после неудачной осады Тебриза в феврале 1725 года они все же взяли город в июле, в декабре пал Ардебиль, а в начале следующего года турецкие отряды появились в российской «порции» — Астаринской провинции, где были поначалу «по однозаконству приятно приняты»