Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - [115]

.

Сложившийся же на Востоке шелковый бизнес явно не спешил навстречу российским государственным интересам, а скорее беспокоился о собственной выгоде. В июне 1726 года Левашов несколько обиженно докладывал П.А. Толстому, что «от ормян в камерции превеликие канфузии происходят»: ссылаясь на указ Коммерц-коллегии 1725 года, они стали требовать от генерала отменить взимание с них пошлин в Гиляне, где таковые всегда «и по древним персицким обычаям были». Левашов искренне полагал, что «помянутой указ армяня в Санкт Питербурхе купили, а ко мне такова указа не прислано», и вообще был недоволен восточными торговцами, которые не радеют о «государственном прибытке», а вместо того «коварственно и обманно собственные свои интересы ищут» и провозят «под своим протектом» чужие товары, а глядя на них, и прибывшие «с турецкой стороны» тоже платить не хотят^{783}. Генерал отчасти был не прав: армянские бизнесмены не «покупали» царский указ; поминаемый ими документ Коммерц-коллегии от 8 июля 1725 года действительно предписывал «пропускать беспошлинно» шелк в Санкт-Петербург. Другое дело, что его действие распространялось только на территорию России и не касалось практики взимания пошлин в новых заморских провинциях^{784}. Лукавые купцы желали использовать его, чтобы избежать уплаты пошлин в Реште, который формально являлся территорией империи, но в этом их упрекать трудно — кто же любит платить налоги? Но те же торговцы под видом собственных провозили партии импортных товаров, в том числе сукна^{785}.

По инициативе Комиссии о коммерции указом Верховного тайного совета от 29 мая 1727 года пошлины были снижены с трех до двух процентов при отпуске шелка из Санкт-Петербурга и Архангельска; при этом условии купцы не платили внутренних пошлин^{786}. Объем транзитной торговли в 1730-е годы существенно вырос (в денежном исчислении с 62 642 рублей в 1733-м до 230 592 рублей в 1735-м); но он не сократился и после оставления заморских провинций и в 1739 году составил 190 248 рублей, в 1740-м — 240 268 рублей, а в 1741-м — 244 683 рубля. Таким образом, транзитный поток не зависел от прекращения российского военного присутствия в Закавказье: если в 1730-х годах из России направлялось на Запад примерно 1600 пудов шелка в год, то в 1740-х — четыре тысячи пудов. Этот рост не означал ожидаемого перемещения торговых путей с турецкого направления на российское: Петербург так и не стал главным перевалочным пунктом на пути восточного шелка в Европу, а торговля им по-прежнему осталась в руках армянских купцов, имевших в Венеции и Амстердаме свои колонии и обустроенные рынки^{787}.

По-видимому, и отечественный бизнес был еще не готов к масштабному освоению иранского рынка. Торговый баланс оставался пассивным; российский экспорт существенно уступал импорту: в 1734 году он исчислялся по стоимости всего 39 480 рублями, а в 1737-м — 72 335 рублями (против соответственно 106 181 и 260 006 рублей импорта). Значительную часть российского вывоза составляли реэкспортируемые краски и сукна западноевропейского производства; российские производители поставляли в основном кожи и небольшие партии полотна, мыла, галантереи, металлических изделий (ножниц, иголок, булавок)^{788}.

У купцов не было готовых кадров мастеров и приказчиков; отсутствовала соответствующая инфраструктура: перевалочные базы, дороги, суда, верфи, удобные порты. Рухнул план построения «зборища для всего восточнаго купечества» на Куре — местные условия оказались более губительными, чем болота Северной столицы. Не хватило сил на постройку новой гавани Дербента и пристани в Энзели. Протянувшийся на 350 верст южный берег Каспия имел только две пригодные гавани — Энзели и Астрабад. Однако последний так и не был занят русскими войсками. В Энзели же во второй половине 1720-х годов вход в бухту стало заносить песком. Левашов сообщал, что торговые суда не могут войти в мелкий пролив и вынуждены разгружаться в открытом море, не имея возможности укрыться от шторма^{789}; во время такой разгрузки был утоплен багаж посла П.П. Шафирова, а посол С.Д. Голицын вынужден был пересаживаться с корабля на лодку в полутора милях от берега.

По имеющимся в литературе данным, даже в 1760-1770-х годах российские купцы имели на Каспии не более 20-30 собственных судов^{790}. Возможно, по этой причине те же армянские купцы, которые стремились вывозить товары не через опасную из-за военных действий ирано-турецкую границу, а морем на Астрахань, не получили такой возможности, тем более что направлялись они не в Петербург, а в турецкий Азов^{791}. В 1780-х годах количество торговых судов выросло до 57, но российские власти стали проводить политику «закрытого моря» и запрещали иранское судоходство у северных и западных берегов Каспийского моря^{792}.

Наконец, и действия властей не всегда способствовали деловому развитию. Боязнь эпидемий заставляла астраханское начальство топить прибывавшие из Ирана корабли, на которых находились «люди, одержимые опасной болезнью». Эта практика была отменена указом Верховного тайного совета от 4 июля 1728 года^{793}