Персидские юмористические и сатирические рассказы - [6]

Феридун Тонкабони разоблачает скрытые недуги обуржуазившегося общества. Он замечает следы этих недугов в бюрократах, предпринимателях, технократах и чиновниках — буржуазии в первом поколении, еще помнящей свою нищую юность и свои мечты.

Славную когорту юмористов и сатириков пополняют и замечательный новеллист и драматург Голамхосейн Саэди (1934—1985), и Аббас Пахлаван (1935), умело соединившие в своих творческих палитрах комическое и трагическое.

Многие иранские писатели часто прибегают к юмору, насмешке, сатирическим иносказаниям, пользуясь всем многообразием жанровых форм и изобразительных средств. Этому способствует и многовековая персидская литературная традиция.

Представив в настоящем сборнике сатирические и юмористические рассказы современных персидских прозаиков, мы хотели дать читателю возможность познакомиться более широко с одним из наиболее характерных направлений в иранской литературе XX века.

Джехангир Дорри

Мохаммад АЛИ ДЖАМАЛЬ-ЗАДЕ

Альтруист

Помню, как в начале первой мировой войны 1914 года мы, группа иранской молодёжи, собравшись вместе, обдумывали планы освобождения своей родины.

У нас нет оружия и армии, способной нанести поражение врагу,— сказал один из друзей. — На помощь аллаха нам также трудно рассчитывать. Единственное, что нам остаётся,— это так рассмешить врагов, чтобы они лопнули со смеху.

Наш друг не знал, что смешить — не такое уж лёгкое дело. Да и как может смешить человек, если на самом деле ему хочется плакать? За всю свою жизнь я не могу вспомнить ни одной забавной истории, и, быть может, самое смешное в моей жизни— это факт моего рождения, смысл которого до сих пор мне не понятен. Видимо, сама природа решила подшутить надо мной и моими близкими.

Но недавно от одного из своих друзей я услышал не лишённую остроумия историю, которую считаю возможным пересказать.

— Как тебе известно,— начал свой рассказ мой приятель,— когда я был ребёнком, мой отец отвёз меня в Берлин и оставил в одной семье, где я живу и поныне. Глава семьи — университетский профессор такой-то.

— Кто же не знает профессора,— перебил я. — Ни один боксёр, футболист или киноактёр в мире не может конкурировать с его популярностью. Он преподаёт двенадцать предметов на четырёх крупнейших факультетах. Он может заменить пятнадцать академиков и восемь институтов. Им опубликовано свыше восьмидесяти девяти книг, а неопубликованных работ ещё в два или три раза больше. Учёные со всех концов света съезжаются в Берлин на его лекции. Он знает двенадцать живых языков и в два раза больше — мёртвых. Его открытия в области экономики и общественных наук произвели переворот в науке. Я не раз имел счастье присутствовать на его лекциях и, хотя не совсем понимал его умные речи, по крайней мере слышал его голос. В общем, это настоящий кладезь премудрости…

— Это, конечно, бескрайний океан знаний,— продолжал мой товарищ,— но что поистине достойно удивления, так это его доброта и человеколюбие, кои не имеют предела. Он начисто лишён каких-либо расовых, религиозных или национальных предрассудков и не обращает никакого внимания на цвет кожи, размеры черепа и тому подобное. Его можно сравнить с благодатным источником, дающим живительную влагу всем и вся, и с солнцем, светящим для всех без разбора.

— О да, мой друг,— воскликнул я,— как тут не вспомнить слова Саади: «Никто и ничто не в силах воздать ему хвалу!» Нам с тобой не дано понять всех его достоинств и знаний: «О муха, тебе ли в полете с Симургом[1] сравниться». Поэтому, ближе к делу, поведай мне историю, которую собирался рассказать.

Закурив папиросу, он продолжил свой рассказ:

— Несколько лет тому назад профессора вдруг осенила идея отправиться в путешествие по малоизведанным районам земли, чтобы изучить растительный и животный мир этих мест, познакомиться с нравами и бытом их жителей. Самые разнообразные научные учреждения с готовностью откликнулись на это предложение и подготовили все необходимое для путешествия.

Поскольку профессор был одинок, а за годы нашей совместной жизни он очень привязался ко мне, то, испросив разрешение у моего отца, взял меня с собой в качестве помощника.

После трёх с половиной месяцев морского путешествия мы достигли Океании. Здесь море напоминает Млечный Путь, только вместо звёзд сотни и тысячи островов самых разнообразных форм. Они, подобно причудливым рыбьим головам, торчат из-под воды, как бы наблюдая за движением кораблей и человеческой жизнью на земле.

Но однажды в полночь нас настигла сильнейшая буря, наш корабль разнесло в щепки, и все мы оказались в бушующем море. В этом страшном аду, в полном мраке среди воя ветра и рёва волн, аллах услышал мои молитвы, мне удалось ухватиться за какое-то бревно, и я крепко вцепился в него. После многих часов борьбы с разбушевавшейся стихией, когда шторм наконец утих, стало светлей, и тут я увидел почти рядом с собой профессора и ещё одного пассажира с погибшего корабля — китайского путешественника, которые спаслись так же, как и я, ухватившись за бревно, оказавшееся мачтой. Профессор, облачённый в цветистую пижаму, с фотоаппаратом через плечо, одной рукой держался за спасительную мачту, другой же прижимал к груди три тома своих рукописей. Завидя меня, он очень обрадовался и отрывисто произнёс: