Персеваль, или повесть о Граале - [10]

Чтоб вы не ведали препоны».

Тут рыцарь новоиспечённый

Его покинул в нетерпенье

Вернуться в матери владенья

И убедиться, что она

Жива и здравия полна.

И углубился в лес дремучий.

Распознавал дорогу лучше

Он средь лесов, чем средь равнин.

И видит: замок-исполин

Вознёсся, укреплённый, чудный.

Вкруг стен его лишь дол безлюдный[40]

Да хлябь морскую рыцарь зрит

И к замку мощному спешит.

Он встал пред дверью, что в стене,

Но прежде чем пробраться к ней,

Необходимо минуть мост.

Столь шаток он, что путь непрост –

Едва ли удержаться можно.

На мост взошёл он неоплошно,

И без каких-либо потерь,

И оказался там, где дверь.

Он понял: заперта на ключ.

И постучал, был стук могуч.

Вскричал, ответа ожидая.

И вскоре, бледная, худая,

У зала главного окна

Явилась девушка одна.

Она спросила: «Кто стучится?»

Подняв глаза, узрев девицу,

«Подруга милая, – он рек, –

Я рыцарь и ищу ночлег,

Прошу позволить мне войти

И ночь здесь гостем провести.

– Вы всё получите сейчас же,

Хоть не по доброй воле нашей,

Но сделаем, сеньор, что можем,

Дадим приют вам с мягким ложем».

На том она ушла, а он

Пред дверью ждать был принуждён

И опасался: не пришлось бы

Стучать, возобновляя просьбы.

Но тут с секирами у шей

Явились четверо людей –

Мечи у пояса – засим

Дверь отворили перед ним,

Сказав ему: «Сеньор, входите».

Иначе шел бы ход событий,

Они помчались бы верхом,

Но в испытании лихом

От голода и тяжких дней

Казались мертвеца бледней.

И если видел рыцарь наш

Вне стен безжизненный пейзаж,

То и внутри не лучше было:

Где проезжал, везде уныло,

Дома заброшены, в руинах,

Тоска на улицах пустынных,

И он не встретил никого.

Две церкви города того

Принадлежали двум аббатствам:

Одно известно пустосвятством,

Другое – для безумных дам.

И не найти убранства там,

Нет драпировки на церквях,

А стены в дырах и щелях,

И колокольни там не крыты,

Все помещения открыты

И днём и ночью всё равно.

Нет мельниц, чтоб молоть зерно,

И нет за стенами снаружи

Печей, чтоб делать хлеб к тому же,

И за денье не купишь ты

Там хлеба иль иной еды.

Дела в том городе, знать, плохи:

Нет вин, зерна и хлеба крохи,

Нет сидра, пива – ничего.

Четыре воина его

К дворцу, что глиной крыт, приводят,

Отдав оружье, рыцарь сходит.

По лестнице, ведущей в зал,

Слуга приветливый сбежал

С накидкой серой[41]; не преминул,

Её на рыцаря накинул.

Его коня слуга другой

Отвёл в конюшню на постой

И дал зерна довольно скудно,

Ведь с этим в доме было трудно.

Другие слуги из дворца

Ввели по лестнице юнца

В покой торжественный, в котором

Предстал он знатным двум сеньорам

И деве, пребывавшей с ними.

Сеньоры были не седыми,

А поседевшими слегка.

Когда б ни беды, ни тоска,

В них был бы духа, сил расцвет,

Как в пору первых зрелых лет.

Но дева мнилась элегантней,

И грациозней, и нарядней,

Чем ястреб или попугай.

И золото, и горностай

Её накидку и блио,

Темно-пурпурные равно,

Украсили каймой особой,

Тогда как серый, черный соболь,

Что не широк, не длинен был,

Накидки ворот обрамил.

Коль рассказать я должен буду

О красоте, подобной чуду,

Что женщине дарует Бог,

Сейчас бы сделать это мог,

От истины не отступая:

Власы струились, ниспадая,

И можно было заключить,

Чего совсем не может быть,

Что это злато пробы чистой,

Тончайшей ковки – так лучисты.

Высокий лоб покат слегка,

Его не скульптора ль рука

Из камня, древа ль иссекла?

Смоляна бровь вразмёт легла,

А лик очами озарялся,

С живинкой взгляд её смеялся,

И были очи чуть враскос.

Как линия, прямой был нос.

На лике роза с белизною

Так сочетались меж собою,

Что пурпур на сребре тусклей.

Чтоб завораживать людей,

Создал Всевышний это чудо.

И никогда ещё покуда

Он не творил такого дива.

Войдя, приветствовал учтиво

Девицу рыцарь, та – его,

И так же гостя своего

Приветствовали господа.

За руку взяв его тогда,

«Сеньор, – красавица сказала, –

Гостеприимство наше мало

Достойно будет вас, увы,

И если уж слыхали вы

О нашем положенье нищем,

Быть может, вы сочли, что ищем

Любого повода сейчас,

Как бы избавиться от вас.

Но если соблаговолите,

Всё ж в нашем доме погостите,

Пошли вам Бог счастливых дней».

Тут он последовал за ней

В покой красивый и просторный,

В котором потолок узорный.

Там сели на кровать вдвоём

На покрывале шелковом.

Четыре рыцаря (затем

Их стало пять, и шесть, и семь)

Вошли в покой и осмотрелись,

Безмолвно группами расселись,

Смотря на гостя молодого,

Не обронившего ни слова.

Не начинал он разговор,

Блюдя совет, что дал сеньор.

А тем пришлось лишь удивляться,

И стали рыцари шептаться:

«Мой Боже, – каждый произнёс, –

Я задаю себе вопрос,

А не немой ли рыцарь юный?

Прискорбно было б, ведь в подлунной

Других таких не повстречать.

Моей он даме так под стать,

Как та ему. Была б чета,

Когда б не эта немота!

И тот пригож, и та красива,

И пары не было на диво,

Чтоб так друг другу подошла».

И все сочли, что создала

Их друг для друга Божья воля,

И не бывать им порознь боле.

Любой, кто в комнату пришёл,

Об этом только речь и вёл.

Ждала девица что есть сил,

Чтоб с нею он заговорил,

Но наконец ей стало ясно,

Что будет он сидеть безгласно,

Не положи она начала,

И дева дружески сказала:

«Сеньор, отколь ваш путь лежит?

– Девица, – рыцарь говорит, –

Гостил я в замке, где, радушный,

Сеньор живет великодушный.

Прекрасных башен в замке пять,

Одна всех больше, но назвать

Я не могу частей всех зданья,