Пернатый змей - [30]

— Но у меня есть свое женское существо! — вскричала она.

— И потом — когда находишь свое мужское существо, свое женское существо, — продолжал он с легкой улыбкой, — понимаешь, что оно не принадлежит тебе, как того хотелось бы. Оно не подчиняется твоей воле. Оно исходит — изнутри — от Бога. В глубине меня, в самой сердцевине, находится Бог. И Бог дает мне мое мужское существо и препоручает меня ему. Бог дает его мне — и препоручает меня ему.

Кэт больше не слушала. Переключилась на банальные вещи.

Первое, что нужно было решит немедля, это оставаться в Мексике или нет. Ее по-настоящему не заботила душа дона Рамона — как и ее собственная. Ее заботило ближайшее будущее. Стоит ли оставаться в Мексике? А Мексика — это смуглолицые люди в хлопчатой одежде, больших шляпах: крестьяне, пеоны, pelados[41], индейцы, называйте как хотите. Подлинные мексиканцы.

Все эти столичные бледнолицые мексиканцы, политики, художники, люди свободных профессий и бизнесмены, они ее не интересовали. Как и обладатели гасиенд и ранчо, господа в туго обтягивающих джинсах, изнеженно-чувственные, бессильные жертвы собственной эмоциональной распущенности. Для нее Мексика по-прежнему — это молчаливые пеоны. И она снова подумала о них, этих молчаливых, с напряженными спинами людях, тянущих своих осликов по сельским дорогам в пыли бесконечной мексиканской засухи, мимо разрушенных стен, разрушенных домов, разрушенных гасиенд, среди полного разорения, оставленного после себя революциями; мимо безбрежных полей maguey[42], огромных кактусов или алоэ с их гигантскими розетками торчащих, остроконечных листьев, чьи железные ряды тянутся на многие мили в долине Мехико и которые выращивают, чтобы делать мерзко пахнущий напиток — пульке. У средиземноморских стран есть темный виноград, у старой Европы — солодовое пиво, а у Китая — опиум, который они получают из белого мака. Но из мексиканской земли вырывается связка почерневших шпаг, и огромный нераскрывшийся бутон единожды цветущего чудовища начинает толкаться в небо. Огромный фаллический бутон срезают под корень и выжимают из него похожий на сперму сок, из которого делают пульке. Agua miel! Pulque![43]

Но уж лучше пульке, чем огненный прозрачный бренди, который гонят из агавы: mescal, tequila, или, на юге, мерзкий бренди из сахарного тростника: aguardiente[44].

И мексиканец сжигает себе желудок этой дрянной огненной водой и прижигает повреждение раскаленным докрасна чили. Глотает один адский огонь, чтобы загасить другой.

Поля высоких пшеницы и маиса. Поля еще более высокого и яркого сахарного тростника. И пробирающийся по ним вечный мексиканский пеон в белой хлопчатой одежде, с темным, почти невидимым под шляпой лицом, просторные белые штаны хлопают у лодыжек или высоко подвернуты, открывая темные, стройные ноги.

Необузданные, угрюмые, держащиеся прямо мужчины севера страны! Выродившиеся потомки обитателей долины Мехико с головой, торчащей из прорези в пончо! Высокие мужчины Тласкалы, торгующие мороженым или огромными сладковатыми сдобными булками и фигурным хлебом! Быстрые маленькие индейцы Оахаки, проворные, как пауки! Странно напоминающие китайцев аборигены ближе к Веракрус! Смуглые лица и огромные черные глаза на взморье в штате Синалоа! Красивые мужчины со свернутыми алыми одеялами на плече — в Халиско!

Разноплеменные и разноязыкие, более чуждые друг другу, чем французы, англичане и немцы в Европе. Мексика! Даже не корень будущей нации, а потому проявления оголтелого национализма редки. И даже не раса.

И тем не менее, народ. Во всех проглядывает что-то индейское. Будь то мужчины в синих комбинезонах и шляпах с опущенными полями в столичном Мехико, или в обтягивающих стройные ноги джинсах, или трудяги в белых рубахах и штанах на полях, — во всех непостижимым образом есть что-то общее. Прямая, горделивая походка — движение от основания позвоночника, высоко поднятое колено, короткий шаг. Беспечно балансируя громадными сомбреро. Серапе на откинутых назад плечах, как королевская мантия. И большинство из них красивы, со смуглой, теплого бронзового цвета кожей, такой гладкой и живой, и с гордо поднятой головой с черными с отливом волосами, как растопорщенные, великолепные перья. Огромные, блестящие, черные и будто без зрачков глаза, удивленно глядящие на вас. Неожиданная, обаятельная улыбка, когда улыбнешься им первый. Но глаза прежние, удивленные.

Да, и еще она должна была вспомнить стройных маленьких мужчин — презренного вида, иногда невероятно грязных, которые смотрят на вас с холодной враждебностью слякоти под ногами, по-кошачьи следуя за вами. Ядовитые, тощие, ожесточенные маленькие человечки, неприветливые и живущие своей непонятной жизнью, как скорпионы, и такие же опасные.

И действительно жуткие лица каких-то существ, встречающихся в городе, слегка опухших от яда текилы, с затуманенными косящими черными глазами, в которых плещется само зло. Никогда она не видела таких лиц, исполненных неприкрытой звериной злобы, ледяных и похожих на хари насекомых, как в Мехико-Сити.

Страна производила непонятное впечатление безысходности и бесстрашия. Непокоренный, вечно сопротивляющийся, этот народ жил, ни на что не надеясь, ни о чем не заботясь. Даже весело и смеясь безразлично-беспечно.