Пернатый змей - [28]

— И вы так и не женились?

— Нет. Я не мог жениться, потому что всегда чувствовал присутствие рядом с собой крестного отца и помнил данное ему обещание стать священником — со всем, что из этого вытекает, ну, вы знаете. Умирая, он завещал мне следовать собственной совести и помнить, что Мексика и все индейцы в руках Господа, и взял с меня обещание никогда не действовать противу Бога. Он был старый человек, когда умер, семьдесят пять лет.

Кэт видела, что старый епископ, бывший сильной, масштабной личностью, оставил глубокий след в душе впечатлительного индейца. Видела, что это странным образом откликнулось вероятным целомудрием этого дикаря. И в то же время чувствовала, что в его сердце пылает подавленная мужская страсть, соединенная с несомненной мужской жестокостью.

— Ваш муж был Джеймс Джоаким Лесли, знаменитый ирландский деятель? — спросил он и следом: — У вас не было детей?

— Нет. Я очень хотела, чтобы у нас с Джоакимом были дети, но — увы. Но у меня есть сын и дочь от первого брака. Мой первый муж был адвокатом, и я развелась с ним ради Джоакима.

— Вы любили его — первого мужа?

— Да. Любила. Но это не было что-то по-настоящему глубокое. Я вышла за него молодой, и он был много старше меня. Я любила его, в известном смысле. Но не понимала, что есть нечто большее, чем влечение к мужчине, пока не встретила Джоакима. Я думала, что это то самое чувство, которого ждала — когда тебе просто нравится мужчина и когда он влюблен в тебя. Потребовались годы, прежде чем я поняла, что женщина не может любить мужчину — по крайней мере такая женщина, как я, — если он просто хороший, порядочный, но всего лишь обыватель. С Джоакимом я поняла, что такая женщина, как я, может любить только мужчину, который борется за то, чтобы изменить мир, сделать его свободней, живей. Мужчины вроде моего первого мужа, хорошие, надежные, которых удовлетворяет тот мир, к которому они привыкли, такие мужчины ужасно обманывают ожидания, в какой-то момент. Чувствуешь себя продавшейся. Что все на свете просто купля-продажа: все становится таким мелким. Женщина, если она сама не совсем заурядная, может любить только такого мужчину, который борется за нечто, возвышающееся над обыденной жизнью.

— А ваш муж боролся за Ирландию.

— Да — за Ирландию и за что-то, чего он так и не смог окончательно понять. Он погубил свое здоровье. И когда он умирал, он сказал мне: «Кэт, возможно, я разочаровал тебя. Возможно, я по-настоящему не помог Ирландии. Но я не мог не попытаться. Я чувствую себя так, будто подвел тебя к дверям жизни и теперь оставляю одну. Кэт, не разочаровывайся в жизни из-за меня. Я ничего по-настоящему не достиг. Ничего. У меня такое чувство, словно я совершил ошибку. Но мертвый я, возможно, смогу сделать для тебя больше, чем сделал при жизни. Обещай, что никогда не будешь испытывать разочарования!»

Они помолчали. Ею снова овладели воспоминания об умершем, о том, какое это было для нее горе.

— И я не испытываю разочарования, — продолжила она дрожащим голосом. — Но я любила его. И как горько было, что он умер, чувствуя, что не… не…

Она закрыла лицо ладонями, и жгучие слезы потекли у нее меж пальцами.

Сиприано сидел неподвижный, как статуя. Из его груди рвалась темная волна страстной нежности, на которую способны индейцы. Возможно, она схлынет и он останется прежним холодным фаталистом. Но в этот момент он сидел, окутанный облаком страстной мужской нежности. С каким-то благоговением он смотрел на ее прижатые к лицу мягкие, мокрые от слез ладони с крупным изумрудом на пальце. С благоговением, с ощущением тайны, чуда, какое заполняло его, когда он мальчишкой и юношей стоял на коленях перед детской фигурой Святой Марии Соледадской, и вновь охватившем его сейчас. Перед ним была богиня, белорукая, таинственная, лунно светящаяся и притягивающая силой и невероятной глубиной скорби.

Наконец Кэт поспешно отняла ладони от лица и, опустив голову, принялась искать носовой платок. Конечно, платка при ней не оказалось. Сиприано протянул ей свой, аккуратно сложенный. Она без слов взяла его, утерла лицо и высморкалась.

— Хочу пойти посмотреть на цветы, — сказала она сдавленным голосом.

И, скомкав в руке платок, бросилась в сад. Он поднялся и отодвинул кресло, пропуская ее, постоял секунду, глядя на сад, снова уселся и закурил.

Глава IV Оставаться или не оставаться?

Оуэн должен был возвращаться в Соединенные Штаты и спросил Кэт, не желает ли она еще пожить в Мексике.

Это поставило ее перед необходимостью принять трудное решение. Страна была не из тех, где женщина спокойно может оставаться одна. И она била крыльями, стараясь вырваться и улететь. Она чувствовала себя как птица, которую змея обвила своими кольцами. Этой змеей была Мексика.

Странное воздействие страны, лишающее сил, изнуряющее. Она слышала, как один старый американец, проживший в республике сорок лет, говорил Оуэну: «Человеку, не обладающему твердым характером, не следует и пытаться устроиться здесь. В ином случае он погибнет, морально и физически, как те сотни молодых американцев, с которыми это произошло на моих глазах».