Пермская шкатулка - [15]

Принося пользу отечеству, им страстно любимому, Бантыш-Каменский послужил ему и не на одном только ученом поприще. Искренно сочувствуя благим видам правительства, надеясь на свою энергию, он после многолетней службы на поприще дипломатическом решился вступить на поприще административное, и был назначен тобольским губернатором.

Вскоре по прибытии Бантыш-Каменского в Тобольск к нему, под масками доброжелателей, явились наушники и крючкодеи, надеявшиеся подчинить губернатора своему влиянию. Начали они наговорами на П. М. Канцевича; но при первой же их попытке очернить генерал-губернатора в глазах Бантыш-Каменского последний, как говорится, осадил их назад и тем вызвал на борьбу открытую. Крючкодеи написали в сенат донос, ревизовать который приезжали два сенатора и поддержали доносителей только из-за того, что губернатор позволил себе резкие выражения в адрес клеветников.

«Как можно оправдать вас? — говорил мне один из моих судей. — Я сам сенатор и был ревизором, обязан поддерживать товарищей. Если губернаторы будут уничтожать донесения сенаторов, к чему сенаторы? Или должно их совсем уничтожить, или не посылать более на ревизию.

По крайней мере, судья сей мыслил вслух. Другие молчали!

Не менее замечательно свидание мое с Сперанским. Несчастье есть пробный камень, на котором узнают людей. Я испытал сию истину на самом себе и, хотя умел ценить сердца человеческие, но, со всем тем, любил забавляться себялюбцами!

В третий приезд отворились для меня двери в кабинет нашего законодателя. Прием его был довольно холодный: приподнявшись немного со своих кресел, он указал мне другие, на противоположной стороне стола, за которым сидел. Сначала разговор наш не заключал ничего занимательного, но под конец сделался огненным.

— Итак, вы решительно намерены утруждать государя? — сказал мне Сперанский.

Я: — Принужден к тому сенаторами, бывшими в Сибири, очернившими меня в драгоценном мнении его, подведшими несправедливо под ответственность, в противность самих законов.

Сперанский: — Не они, а 1-й департамент Правительствующего сената и комитет министров подвергли вас ответственности, следовательно, вы должны жаловаться не на сенаторов, а на сенат, на комитет министров.

Я: — Но Правительствующий сенат и комитет господ министров имели в виду их несправедливые донесения.

Сперанский: — Так жалуйтесь же не на одних сенаторов, а также на сенат, на комитет. И вы думаете, что государь предпочтет вас двум сенаторам, первому департаменту, комитету министров?

Я: — Вся моя надежда на правосудие монарха.

Сперанский: — Поверьте, что вы останетесь в накладе. С сильными слабому бороться невозможно. Сенаторам всегда дастся вера, они всегда останутся правыми.

Я: — Для государя справедливого, каковым я почитаю нашего, все подданные должны быть равны. От него зависит сегодня же сделать из меня крестьянина или сенатора.

Сперанский, язвительно улыбаясь: — Не все так делается, как думается.

Я: — Местное начальство сибирское наверное засвидетельствует, что я обнесен напрасно, стражду невинно.

Сперанский, бледнея: — Чего же вы хотите? Ужели думаете, что государь за вас предаст суду двух сенаторов, целый департамент, комитет министров? Предпочтет им удостоверение генерал-губернатора?

Я: — Не сенат и комитет господ министров обнесли меня государю, но сенаторы, ревизовавшие Западную Сибирь; следовательно, они одни и должны отвечать за неправильный, противозаконный поступок.

Сперанский: — Сенаторов нельзя винить, если б они и представили обозренные ими предметы не в настоящем виде. Каждый из нас имеет свои глаза: предметы сии могли таковыми им показаться.

Я: — Если государь посылает сенаторов куда бы то ни было, особливо в отдаленный край, то, без сомнения, не для того, чтобы они описывали обозреваемые ими предметы в превратном виде, каковыми им покажутся, но в настоящем.

Сперанский, с переменою в лице: — Впрочем, не подумайте, чтобы я брал сторону сенаторов. Мой совет: не беспокоить государя; под судом же быть не великая еще беда! Не вы один испытали сие.

Я: — Конечно, не беда быть под судом для человека, который не дорожит своею честью, но всякому благорожденному больно, очень больно!

Сперанский: — Вступите снова в службу, тогда все может загладиться.

Я: — Могу ли думать о том, быв очернен во мнении государя императора?

Сперанский: — Почему же нет? Есть много примеров.

Я: — Но чрез кого искать мне должности? Ваше высокопревосходительство возьмете ли на себя труд ходатайствовать в мою пользу?

Сперанский, краснея: — Займемся после, когда кончится ваше дело, а теперь унывать вам не для чего.

Сим прекратился разговор с тайным врагом моим. Я, благодаря за лестные обнадеживания, оставил его с тем, чтобы никогда к нему не возвращаться; он наверно дал приказание своему швейцару: решительно не принимать меня. И можно ли ожидать чего хорошего от человека, который держится правила: «все обещать, ничего не исполнять и никому не отказывать!»

В августе 1830 г. Бантыш-Каменский приехал вновь в Петербург.

«Надлежало прежде всего узнать от обер-прокурора 1-го департамента Журавлева, в каком положении находилось тогда мое дело, — и вот средства, употребленные мною для выведания от сего лукавого человека необходимых сведений. Приезжаю к нему в восьмом часу утра; вхожу по докладу в кабинет, он суетится, тащит большие кресла; я помогаю ему в сей работе, усаживаюсь в них с каким-то внутренним предчувствием, что ласковый прием не обещал ничего хорошего!