Пермская шкатулка - [13]

В следующем 1776 году при подготовке переселения очередной партии крепостных на благодатские заводы стихийно возникло вооруженное сопротивление, крестьянские ходоки явились с челобитной к казанскому генерал-губернатору князю Мещерскому. Спешно началось разбирательство. Бунт крепостных был крайне опасен, еще свежо было в памяти людей восстание 1773 года под предводительством

Емельяна Пугачева. Его ватага в Пермской губернии крепко погуляла, пыталась взять Кунгур, штурмовала и взяла Осу…

Сенат срочно дал распоряжение князю Мещерскому «до точного рассмотрения» крестьян «оставить в настоящих их жилищах».

Разбирательство выявило грубое нарушение законов. По указу 1762 года продавать и покупать крепостных имели право только дворяне, Походяшин к ним не принадлежал. Но у него были заводы, рудники, деньги, а вот работных людей не хватало, и он стал искать выход из крайне тяжелого положения. Обер-прокурор сената Всеволожский мог провести и незаконную сделку. Сговор состоялся в обход законов под видом продажи Пожвинского завода с припиской к нему крепостных, затем — отказ от покупки завода и купля крепостных. В Горной коллегии узрели в изменчивых прошениях сенатора и купца махинации, узрели, однако не смогли не уважить богатого просителя. И было бы все шито-крыто, не случись бунта крепостных. Он был воспринят настолько серьезно, что в результате проверки сенат принял строгое решение о конфискации Пожвинского завода. Но большинство сенаторов выразили свое несогласие с этим решением, и дело затянулось на долгие годы. Только в 1789 году именным указом Екатерины II сделка была признана незаконной. Императрица повелела «сие дело поставить в его первобытное состояние».

Походяшин все-таки купил у сенатора Всеволода Алексеевича Всеволожского несколько партий крепостных и успел переселить их на Сосьву. Среди этих крестьян был мальчик Ваня Журавлев со своими родителями.

О богатейшем Верхотурском купце первой гильдии Максиме Михайловиче Походяшине ходили легенды. Его усадьба занимала целый квартал, а в деревянном доме было тридцать богато обставленных комнат. Хозяин любил принимать у себя и угощать сибирского генерал-губернатора Дениса Ивановича Чичерина. На своем Луковском заводе он принял пышно и нагрянувшего туда Пугачева, и тот не тронул ни купца, ни завода. При женском монастыре за свой счет Походяшин выстроил два храма, которые и сейчас украшают Верхотурье.

Жертвуя на храмы, раздавая милостыню, выплачивая рабочим жалованье за целый год вперед, как же мог Походяшин допустить, чтобы крепостных крестьян, купленных в Соликамском уезде, перегоняли скованными, словно рабов, за четыреста — пятьсот верст? Как это могло случиться? Ведь он сам выбился из нищеты.

Походяшин первоначально был верхотурским ямщиком, то есть принадлежал к особому сословию людей, «для которых гоньба была не промыслом, а повинностью; они обязаны были возить казенную кладь и служилую челядь, следовавшую из России в Сибирь и обратно».

Жил Походяшин в крайней бедности и не раз пытался поправить свое состояние, пускался в поиски залежей медной руды и железа, чтобы обзавестись хоть маленьким заводиком, ан не везло. Но однажды к нему зашел знакомый вогул, показал несколько самородков медной руды и сказал, что знает такое место, где можно набрать много таких кусков, и готов показать его то ли за 10, то ли за 15 рублей (по-разному пишется). А у Походяшина в кармане ни гроша. И тогда он заложил выходной кумачовый сарафан жены, получил деньги и пустился с вогулом в дальнее путешествие за 150 верст на реку Сосьву, в урочище, где в открытую на поверхность земли грядой выступили залежи добротной медной руды, каковую можно было отнести к наилучшей. С тех пор Походяшин стал богатеть и богатеть.

Другой прииск достался Походяшину легче, чем первый. В район реки Сосьвы пригнали стадо быков, и когда на выпасе трава была съедена, обнажился верховой слой медной руды. Прииск был назван Бычковским. Прииски позволили Походяшину завести несколько медеплавильных заводов, принесших ему огромные выгоды.

Но почему «рыцарь первоначального накопления» так быстро забыл о своем недавнем прошлом, о своей бедности, и так варварски отнесся к переселению крепостных? А ведь мог он обойтись с ними по-человечески, выделить на дорогу понемножку денег, вселить надежду на сносную жизнь…

М. М. Походяшин умер в 1781 году, оставив трех сыновей. Старший из них — Василий — пошел по стопам отца и умер в купеческом звании. Средний — Николай — служил в гвардии, а самый младший — Григорий — поступил в лейб-гвардии Преображенский полк и вышел в отставку в чине премьер-майора. Еще поручиком он был принят в масоны и вскоре в Москве познакомился с Н. И. Новиковым. В ту пору, начиная с 1787 года, два лета подряд земля уродила скудные урожаи, а на третий год сильные морозы уничтожили озимые посевы, а на яровые не было семян. Наступил страшный голод.

В этот бедственный период Новиков организовал сбор подаяний, скупал хлеб и раздавал голодающим Москвы и Подмосковья. Неслыханный взнос передал Новикову Григорий Походяшин, вручив ему 10 тысяч рублей, а всего за время бедствия он пожертвовал голодающим, как подсчитали журналисты, 300 тысяч. Всеобщее горе России связало крепкой дружбой Григория Походяшина и просветителя Николая Новикова. Он пригласил щедрого купца в «Типографскую компанию», целью которой было издание книг по всем отраслям знаний и продажа их по дешевой цене. В наши планы не входит обзор издательской деятельности Новикова. Его великие заслуги достойно оценены. Но вспомним хотя бы названия издаваемых им сатирических журналов: «Трутень», «Живописец», «Кошелек». Прикамье вправе гордиться тем, что издательская деятельность Новикова выросла на средства уроженца Пермской губернии Григория Максимовича Походяшина. После заточения Н. И. Новикова в Шлиссельбургскую крепость и конфискации всего имущества и книг «Типографической компании» По- ходяшин понес огромные убытки. И, как пишет М. Н. Лонгинов: «Походяшин пережил Новикова несколькими годами, но память умершего друга оставалась для него постоянно священной. Над смертным одром Походяшина висел портрет Новикова, и смотреть на него было единственными утешением человека, жившего когда-то в роскоши и умершего на чердаке в положении близком к нищете».