Перикл - [117]

   — Уж не предложит ли он Аспасии обнажить перед судьями свою ослепительную грудь? — хихикнул Софокл.

Лисикл сказал в завершение своего тоста:

   — Прекрасную женщину любят боги и не велят её карать, прекрасную женщину любит муж и не станет изменять ей с дурнушками. За прекрасную Аспасию!

Молодые поэты прыгали на ложах, поливали себя вином и восторженно орали.

Распорядитель пира и главный эконом дома Эвангел призвал их к спокойствию и подарил им венки из ночных фиалок, которые, как известно, смиряют буйство и навевают на пирующих мечтательную дрёму.

Проснулся Продик. Слуги подали ему мокрое полотенце, он вытер лицо, прокашлялся — громким кашлем он обратил на себя внимание гостей — и сказал ещё более низким голосом, чем прежде:

   — Асебия свойственна лишь безумцам, а здравомыслящие не могут быть безбожниками. Безумцев судить нельзя — они больны, а здравомыслящих не за что. Кто видит гору и говорит: «Это гора», тот признает бога гор, кто видит море, тот признает бога морей, видящий реку — бога реки, видящий небо и звёзды — богов неба и звёзд. Так боги предстают перед нами — горой, морем, рекой, лесом, небом, планетами, звёздами, землёй. Как можно отрицать или оскорбить гору или море? Только безумец способен на это. Но о безумцах я уже сказал. А здравомыслящие, видя этот мир, не отрицают его. Не отрицают они и богов. Асебия — это бессмыслица. И Диопит, предложивший Экклесии закон об асебии, — глупец. Конечно, глупцы утвердили закон глупца. Умные же должны его отменить. Пусть Перикл это сделает.

   — Перикла нет в Афинах, — напомнил кто-то Продику.

   — Нет?! — удивился Продик. — Ах да, нет, он в Тавриде... Тогда пусть это сделает кто-нибудь другой, — предложил Продик. — Есть у нас хорошие и здравомыслящие ораторы или нет?

Ему ответили, что до суда над Аспасией никто не успеет предложить Экклесии отменить закон об асебии.

   — А что касается сводничества, то это хорошее дело: и женщинам приятно, и мужчинам развлечение. Когда всех заедает скука из-за того, что нет войны, сводничество надо поощрять, — сказал Продик — явную глупость, конечно — и снова принялся жадно пить вино.

   — Веселитесь, друзья! — напомнила гостям Аспасия. — Оставим темы, которые навевают грусть. Будем веселиться и говорить о весёлом.

   — Да, людям свойственно веселиться, — поддержал её Гиппократ. — Человек веселится, когда его жизнь не омрачают заботы, беспокойство, тревоги, беды, болезни, когда здоровы и счастливы его родные, друзья, когда он свободен в своём свободном и процветающем государстве.

   — Очень многое портит нам веселье, — заметил Гиппократу Фидий. — Боюсь, что веселье просто невозможно.

   — Возможно, — возразил ему Гиппократ. — В двух случаях. Человек по природе своей существо весёлое, и когда эта природа не ущемлена, он веселится. В двух случаях она бывает не ущемлена: когда у человека нет причин для печали и когда он забывает о том, что его преследуют печальные обстоятельства. Если первого достичь нелегко, то второе, забвение всех тревог, достигается легко — все тревоги, друзья, тонут в вине. Я предлагаю: выпьем за вино, избавляющее нас от тревог и возвращающее нам нашу истинную природу!

Арестовать и отвести Аспасию в тюрьму фесмофеты не решились, но поставили у ворот дома двух вооружённых скифов, запретив выходить на улицу. Все другие же — и домочадцы и гости — пользовались свободой, так что могли приходить и уходить когда захочется, отправляться куда угодно с поручениями Аспасии и приносить ей всякие новости.

Периламп — человек добродушный и немного странный. Странность его заключалась в том, что он разводил в саду своего дома павлинов и продавал этих красивых, но крикливых птиц всем, кто хотел купить. Больше всего павлинов, как судачили в портиках на Агоре, купил у него Перикл. Но купил их не для себя, не для своего сада — в саду Перикла действительно не было ни одного павлина, — а в подарок женщинам, с которыми находился в близких отношениях и с которыми его свела Аспасия. Таких птиц, говорили сплетники, Перикл уже подарил Афродисии, жене бывшего стратега Мениппа, Калликсене, жене архонта Тимократа, Дикее, жене владельца кораблей Паппия, Гермоксене, жене поэта Гиеронида, Аристолохе, жене наварха Сострата, и Ксанфе, дочери эпистолевса Эпархида. Аспасия знала всех этих женщин — встречалась с ними на праздниках и водила их в мастерскую Фидия на Акрополь.

Аспасия послала Сократа к Перилампу спросить, точно ли он продавал павлинов Периклу и посылал затем по его поручению к женщинам, о которых афиняне судачат на Агоре. Сократ вернулся с сообщением, что все эти разговоры о птицах — ложь: Перикл павлинов у Перилампа не покупал и никому не велел их посылать. Так сказал Сократу сам Периламп. Другая новость, которую принёс Сократ, была скверной: в портике архонта-царя афиняне называли тех женщин, которые якобы согласились быть свидетельницами Гермиппа. Это была прежде всего Афродисия — она, дескать, не только соблазнена Периклом, но и обижена: он отказался поддержать её мужа Мениппа во время прошлых выборов стратегов, хотя обещал — в оплату любовных ласк, разумеется. Среди свидетельниц Гермиппа в портике называли также Калликсену, жену архонта Тимократа, против которого Перикл выступил на Экклесии, обвинив его во взяточничестве, а обещал не выступать, если хорошенькая и юная Калликсена проведёт с ним ночь. Калликсена провела с ним ночь, а он не выполнил обещания. С Аристолохой, женой наварха Сострата, уверяли сплетники, Перикл спал на своём корабле, куда она приходила как бы к мужу, а на самом деле — к Периклу. Перикл обвинил наварха Сострата в бездействии и трусости во время войны с Самосом, обещал Аристолохе не отстранять его от командования флотом, но отстранил, хотя Аристолоха отдавалась ему чаще, чем мужу. Так говорили злые языки.