Периферия - [41]

— Отлично, Ядгар Камалович. — Николай Петрович уважительно коснулся руки секретаря. — Подумайте над тем, что если сборщик на сдельщине у вас сидит и самого себя представляет, то один вы имеете результат, а если он станет членом сквозной хозрасчетной бригады, которая получает надбавку за качество, то, может быть, и не резон ему будет молотком стучать? Кстати, делаете ли вы что-нибудь из чистого дерева? Я вижу одни древесностружечные плиты.

— Глаза не обманывают вас, дорогой Николай-ака. Мы как вся отрасль, а отрасль как мы. И не в этом, знаете, дело. Плита качеству не помеха, если сама прочно слеплена. Работаем мы еще плохо. Не прогуливаем, не пьем на работе. Наверное, мало вовремя приходить на работу, вовремя уходить. Надо еще и работать лучше. Правильно я говорю?

— Как член правительства! — сказал Николай Петрович.

— Ну уж! — смутился он. Но тотчас вновь оседлал своего любимого конька. — Вот вы сказали, что хозрасчетные бригады, если бы они у нас прижились, одной своей властью молоток на сборке упразднили бы. Увидите, они пойдут! А нет — заменяйте меня тогда, не секретарь я! У нас сами напрашиваются бригады по видам изделий. Условия есть, чего же ждать? Никто, кроме нас, сквозных бригад у нас не создаст. Кажется, я громко говорю? Многого хочу? На это мне уже указывали.

— Все мы многого хотим, Ядгар Камалович. Добивайтесь! Лозунг, смотрите, у вас висит: «Выше знамя социалистического соревнования!» Большой кусок материи употребили вы на это средство наглядной агитации. А что получили? Ноль целых, ноль десятых. Или, может быть, я ошибаюсь, и кто-нибудь, вдохновленный вашим горячим призывом, действительно поднял выше знамя социалистического соревнования? Не поднял? Я так и знал. Пусть ваши лозунги будут адресованы конкретным людям и зовут тоже к чему-то конкретному, что можно измерить и взвесить.

— Ваш опыт бы да мне! Давайте вместе придумаем лозунги, чтобы они всех за живое брали. Если бы горкомовцы чаще мне объясняли, что и как! Я всего лишь столяр, рубанок, стамеску знаю. А как людьми руководить, не знаю. Как добиваться, чтобы они с радостью делали то, что всем нам нужно? Но я стараюсь.

Это старание Ядгара Камаловича бросилось Ракитину в глаза. Надо было отправить бригаду на заготовки сена для подсобного хозяйства, и Касымов отобрал в нее бойких ребят, выросших на селе и знавших, что такое коса и грабли. Он забраковал кандидатуры двоих любителей перемены мест, которые принимали сенокос за разновидность пикника, и двоих девиц не очень строгого поведения. Он послал только тех, в ком был уверен лично. Надо было помочь строителям в возведении жилого дома, в котором фабрике давали квартиры, и он предложил, чтобы все очередники отработали на объекте по сто часов. Сам переговорил с ними и так повернул разговор, что у них осталось убеждение, что инициатива исходит от них, а он только поддержал ее и помог им организоваться. Потом он проинструктировал шестерых дружинников, заступающих на свою вечернюю вахту. Он сказал им самые простые, но уместные слова, и они увидели себя стражами порядка и загорелись стойкой классовой ненавистью честных людей к антиобщественным элементам.

К нему шли и шли люди, и он смущенно извинялся перед Ракитиным и выслушивал их, не выказывая нетерпения. Правда, у него было полно грамматических ошибок в протоколах, а многое из сделанного не нашло отражения в документах. Но было бы хуже, если бы документы отражали несделанное. Ни одно предложение коммунистов, имевшее целью что-то поправить или улучшить, не повисло в воздухе. И от души порадовался Николай Петрович горячему радению человека, с которым жизнь свела его только сегодня и на которого теперь он мог полагаться. «В коня, в коня будет корм! — думал он, наблюдая Ядгара Камаловича в действии. — Вот для кого существуют партийные школы. Надо подготовить его к большому плаванию. Он из рабочих, привык к четким формулировкам и выводам. Не какой-нибудь тихоня инженер по технике безопасности, который без указания директора пальцем не шевельнет. Он сам будет держать директора в рамках морального кодекса. Хотя… Отчимов вот использовал свое служебное положение. На чем он сыграл?»

— Сидор Григорьевич хвастал, какую славную «стеночку» вы ему сотворили, — сказал он Касымову.

— Было дело, — ответил Ядгар Камалович, краснея.

— Он попросил вас или вы сами?

— Ну, мне откуда было знать про его желание? Он поинтересовался, есть ли среди чиройлиерских мебельщиков хотя бы один умелец, способный из натурального дерева гарнитур сделать. И такой, чтобы смотрелся. «Есть, — сказал я без ложной скромности, — это я». Он засомневался, я стою на своем. Два месяца усердствовал. Он хвалил, не рисуясь. А много ли мне надо? Мне и похвала в радость.

«Сколько же сэкономил хитроумный Дядя на этой стеночке?» — подумал Ракитин.

XVIII

Николай Петрович ритмично поднимал и опускал кетмень. Ссохшаяся серая почва распадалась на комки. Из щелей, из нор выползали мокрицы и многоножки, потревоженные бедственным для них смещением почвы. И жуки какие-то выползали медлительные, черные. Они пожирали помидорную рассаду, оставляя от нее крошечные пенечки. И пауки тонконогие разбегались в разные стороны. А божьи коровки спокойно сидели на листьях, не реагируя на тяжелые удары кетменя. Ракитин пригребал разрыхленную почву к помидорному или баклажанному кусту, увешенному плодами, и подступал к следующему. В нем пробудился земледелец. «Гены предков», — подумал он, удивляясь этому неожиданному и сильному влечению. Гены предков звали сажать и взращивать. Гены предков подчеркивали единение всего живого в бесконечной спирали жизни. Катя, он чувствовал, тоже была неравнодушна к этому обильно плодоносящему земельному участку, который стал их дачей.